Книга 10. Соловецкие лагерь и тюрьма особого назначения (СЛОН/СТОН)

Глава 4. Политзаключенные СЛОНа: Арпад Сабадош - революционер и коммунист (часть 3)

Венгерский революционер посажен в Соловецкий лагерь без суда

"За что боролись, на то и напоролись"
( Русская поговорка )

"Чем больше я думал о своем деле, тем тяжелее становилось мне на душе, я каждый день, по сто, по тысяче раз на дню повторял, за что я должен все это терпеть, и я начал уже опасаться, что постепенно сойду с ума. Я ни с кем не разговаривал, постоянно искал одиночества и чувствовал, что постепенно мне становилась в тягость сама жизнь. Я не стыжусь признаться, что тогда я впервые серьезно стал думать о самоубийстве." (Арпад Сабадош)

Сабадош Арпад (Szabados Arpad)
Сабадош Арпад (Szabados Arpad): оберлейтенант на фронте Первой мировой войны (1915), на Соловках (1927) и в Будапеште (1958).

 

 

 

Начало | Продолжение | Окончание

Арпад Сабадош - венгерский революционер, коммунист Чем больше я думал о своем деле, тем тяжелее становилось мне на душе, я каждый день, по сто, по тысяче раз на дню повторял, за что я должен все это терпеть, и я начал уже опасаться, что постепенно сойду с ума. Я ни с кем не разговаривал, постоянно искал одиночества и чувствовал, что постепенно мне становилась в тягость сама жизнь. Я не стыжусь признаться, что тогда я впервые серьезно стал думать о самоубийстве. В этих условиях меня в конце августа вызвали в контору и сказали, чтобы я собирал вещи, так как меня завтра отвозят обратно на Попов остров.

Опять на Поповом острове

Попов остров расположен у устья одной из рек, впадающей в Белое море. Здесь имеется лесопилка с шестью рамами и домами для рабочих лесопилки и служащих. Другого населения здесь нет. Непосредственно рядом с ней находится огражденный лагерь. Сюда ГПУ свозит приговоренных к концентрационным лагерям осужденных и с конца мая по конец сентября отсюда перевозит из на Соловки. Заключенные живут в бараках. Бараки просто начинены клопами, которых уже невозможно вывести, разве что поджечь все бараки разом. В большинстве бараков нары соединены в один ряд. Рядом со мной спал один русский торговец, который заведовал построенной на острове лавкой ГПУ. Перед тем как лечь, он вынул маленькую бутылку, в которой был керосин, и облил нары по всю длину и ширину своего тела, а потом закутал голову в одеяло. Я тоже лег, но не принял никаких особенных мер, и через несколько минут почувствовал, что на меня напала целая армия клопов. Клопы дождем падали на меня сверху, с полотка. Только после того, как я встал и оделся, я смог заснуть. На следующее утро после моего прибытия вооруженный охранник, естественно тоже заключенный, отвел меня из лагеря на территорию завода в контору директора.

Директор завода сообщил мне, что я буду работать в конторе в должности статистика, потому что прежний статистик переведен на лесоповал. Этот директор был эсером, который сотрудничал с большевиками, по профессии народный учитель. Так, через несколько дней я освободился от лагеря и от полчищ клопов. Моя зарплата составляла 100 рублей. Из них 40 рублей мне выдавали на руки, а остальные 60 платили ГПУ. Поскольку я ничего не получал от лагеря, моя связь с ним состояла из того, что поначалу каждую неделю, потом раз в две недели, а потом и вовсе раз в месяц один и тот же заключенный-гепеушник приходил ко мне на завод и докладывал дирекции лагеря, что я жив.

Мне выделили комнату в двухкомнатной квартире одного из домов, принадлежавших предприятию. В другой комнате жил начальник конторы завода с женой. За квартиру, а также за дрова я ничего не платил, поэтому 40 рублей, которые я получал, я тратил на еду. Я готовил сам. На острове ничего не росло, одни камни. Все нужно было покупать в лавке, которую устроило ГПУ. Питание тамошнего населения состояло из картошки, капусты, пшена и гречки и, прежде всего, из "трески", соленой рыбы. Последнюю здешнее население предпочитает свинине. Когда заключенные совершали обмены, они давали соленую треску, а жители в обмен давали свинину, купленную в здешнем магазине. Однажды, когда я покупал в лавке ГПУ фасоль, стоявшая рядом женщина из местных спросила меня, что это такое и как это едят, она ни разу в жизни не видала фасоль.

Однажды, когда я что-то искал среди бумаг завода, я понял, как я попал сюда работать. Я нашел письмо Эрнё Пора, который, как я уже однажды упоминал, был директором Северолеса, который в нем просил единственного свободного из начальников лагеря взять меня, который отбывает заключение на Соловках, на работу.

Поделиться в социальных сетях

Мой рабочий день продолжался 8 часов, и с учетом того немногого времени, которое отнимала еда, у меня было довольно много свободного времени. Поэтому я решил, что буду заниматься переводом. Сначала я перевел работу Ленина "Государство и революция", а потом его брошюру "Пролетарская революция и ренегат Каутский". Потом я начал переводить "Аграрный вопрос" и уже потом перевел научный труд Ленина "Материализм и эмпириокритицизм". Эти переводы в 1927 или 1928 году через д-ра Гамбургера я предложил венграм для издания, пусть даже не под моим именем. Но они даже так не решились принять. Позже, когда я уже был в Москве, в начале 1937 года Бела Ваго, который тогда был главным редактором журнала "Шарло и калапач" (Серп и молот), взял у меня перевод "Материализма и эмпириокритицизма", сказав, что сначала даст его на просмотр Ласло Рудашу, а потом напечатает. Но в 1937 году ГПУ арестовало и Белу Ваго, и Ласло Рудаша. Енё Варге через несколько месяцев удалось освободить Ласло Рудаша, а Бела Ваго так и погиб там, а вместе с ним и мой перевод.

Я никогда в жизни не видал лесопильный завод. Поэтому я решил овладеть этой специальностью. Я договорился с директором, что всю статистическую работу могу сделать за половину рабочего дня, и он согласился, чтобы в свободное время я работал на заводе. Лесопилка работала круглые сутки, в три смены. В 1926 году мне было уже 39 лет, заключение и болезни не прибавили мне сил, но все же я взялся за этот тяжелый физический труд. От непривычно тяжелой физической работы с меня пот лил градом, и поначалу рабочие нещадно потешались надо мной, но я из одного только упрямства продолжал. Увидев мое упорство, рабочие подружились со мной, и через несколько месяцев я не только научился работать на распиловочной машине, но освоил и все другие механические работы. Все лесоматериалы с этого завода отправлялись морским путем заграницу. И естественно, роль бракера (контролера качества) на таком предприятии имеет весьма большое значение. Начиная с весны 1927 года я присоединился к такому бракеру и работал вместе с ним с 5 утра до 8 вечера до тех пор, пока не освоил в достаточной степени и эту работу.

Физический труд и общение и дружба с рабочими вернули меня к жизни. Здесь я подружился с Даниилом Ефимовичем Кравченко, который позже взял меня к себе в производственный отдел нормировщиком. Он часто приглашал меня к себе на квартиру, где он жил вместе с женой. Кравченко был моим одногодком, очень скромным и добродушным человеком. От других я узнал, что он участвовал в революции 1905 года как член социал-демократической партии и некоторое время был в ссылке. Однако он никогда не вступал в большевистскую партию. Позже Кравченко рассказал мне, что когда он в первый раз увидел меня в 1925 году, я производил впечатление человека, который не может и не хочет жить, даже взгляд у меня был такой, будто мне немного осталось. Это действительно было так, я сам это знал и чувствовал.

Тысячи заключенных, помещенных на Соловках, не приносили никакой пользы ГПУ, более того, их содержание обходилось в немалую сумму. В 1926 один русский еврей по фамилии Френкель, которого осудили на 10 лет, предложил ГПУ, что он сумеет наладить работу заключенных так, что они принесут большую выгоду ГПУ. По его предложению ГПУ заключило договор с директором Северолеса, позже Кареллеса, по которому ГПУ предоставляло в распоряжение дирекции заключенных за оплету 5 рублей в день за человека для использования на лесоповале. Поскольку карельские леса растут на болотах, туда можно отправляться только зимой, когда наступят морозы. На лесоповал заключенных посылали группами. Первая группа в соответствующем месте рубила столько деревьев, сколько было нужно для строительства бараков. Первую ночь они проводили на снегу, постелью служили ветки елей, очищенные от иголок. На второй день они уже рубили бараки, которые были такими низкими, что в них можно было только вползать через отверстие оставленное для входа. Это делалось потому, что низкий барак лучше сохраняет тепло. В каждый барак вкатывали большой валун или сам барак строили вокруг такого валуна. Вокруг этого камня раскладывали костер, который раскалялся от горевшего целый день огня, и возвращавшиеся вечером в барак заключенные могли спать в тепле. Трубы в бараке не было, дым выходил там, где придется. Об умывании говорить не приходилось. Когда весной 1927 или 1928 года одна такая группа возвратилась с лесоповала в лагерь на Попов остров, все население сбежалось смотреть как на чудо, потому что заключенные были похожи на индейцев, Лица у всех были такие, как копченая до красна ветчина.

Когда лесопильня принадлежала частному владельцу, она работала только в одну смену. При большевиках ввели трехсменную работу, причем в первую смену работали только свободные рабочие, во вторую смену и свободные и заключенные, а в третью смену одни заключенные. В три смены, естественно, можно было производить в три раза больше лесопильного материала. А для этого было нужно в три раза больше древесины. Подавляющая часть карельского населения занималась зимой лесоповалом. Однако население не могло произвести столько древесины, сколько нужно было теперь, поэтому рабочих лесоповала пополнили отчасти заключенными, а отчасти завербованными рабочими с Украины.

В Карелии Гольфстрим уже в марте приносит в леса теплый воздух, от которого начинается таяние. Местное население знает, что никакой беды нет, потому что это продолжается всего несколько дней, а потом снова наступают морозы. Однако привезенные туда украинцы не знали, что работают на замерзшей топи, и поэтому от первого таяния они так испугались, что оставив рабочее место, бежали из леса.

ГПУ взяла на себя обязательство перед Северолесом, что ежедневная выработка каждого заключенного составляет двадцать бревен. Однако подавляющая часть заключенных никогда не занималось лесоповалом, более того большинство вообще никогда не занималось никаким трудом, а промышляло воровством. Поэтому тех заключенных, которые не могли выполнить дневную норму, охранники ГПУ держали на месте работы и не пускали вместе с другими заключенными до тех пор, пока они не рубили двадцать бревен. Однако, это было наказанием не только для заключенных, но и для тех охранников, которые были вынуждены оставаться там с не выполнившими норму заключенными. Поэтому случалось, что эти охранники, которые сами были осужденными работниками ГПУ, по злобе применяли всякие издевательские наказания. Случалось, что они раздевали заключенных до гола и заставляли одного заключенного есть испражнения другого. Многие заключенные, поняв, что они здесь погибнут, хватали топор, который выдавали им для валки деревьев, и одним ударом отрубали себе ступню.

Еще на Соловках ко мне обратился один рыжий, некрасивый еврей, который попал в плен во время первой мировой войны. Он, кажется, был студентом-медиком и после плена поступил на службу к большевикам. Естественно, он в каком-то качестве служил в ГПУ. Потом его перевели с Соловков на остров и поручили ему заведование тамошней больницей. Эта больница также помещалась в обычном бараке, несколько чище и получше, чем другие. Он время от времени приходил ко мне в свободное время поговорить. Однажды он сказал мне, что если я хочу увидеть что-то интересное, чтобы я пришел к нему в лагерную больницу. Чтобы я сказал охранникам, его позовут, и он меня проведет. Вскоре я пришел к нему и сразу же почувствовал страшный запах. В двух палатах лежали приблизительно двадцать человек, все "саморубы", которые на лесоповале "случайно" отрубили себе ступню или один-два пальца, как уж им это удалось. Таких изувеченных людей держали некоторое время на лесоповале в бараках, а когда представлялась возможность, на санках привозили в лагерь. Через некоторое время у всех у них нога чернела и нужно было отрезать ногу по колено, а то и выше. Я сам это видел.

Тогда случилось, что два бывших царских офицера, которых два вооруженных охранника конвоировали с лесоповала, договорились и напали на них. Они отобрали у них оружие и им удалось бежать и перейти в Финляндию. Эти два заключенных все видели и обо всем знали, и первым делом они информировали антисоветские элементы. Последствия этого побега были плачевными. Сначала высшее руководство утверждало, что ничего не знало об издевательствах охранников, и что те делали это с целью скомпрометировать советский строй. Дело кончилось тем, что 14 человек из низшего начальства расстреляли. Они все без исключения были бывшими работниками ГПУ. Весь этот скандал совпал с т. н. акцией Фишера, начатой по инициативе США. Заинтересованные в торговле лица в США обвиняли Советский Союз в "демпинге" и утверждали, что Советский Союз может поставлять пиломатериалы дешевле мировых цен потому, что использует рабский труд. Советский Союз долгое время упорно отрицал это. Однако теперь два бежавших русских офицера сообщили абсолютно точные данные и точно указали те места, где на лесоповале работают заключенные.

Зарубежные антисоветские элементы с точными данными и картой в руках подняли за границей такой скандал и начали такую агитацию против Советского Союза, что Советский Союз наконец согласился, чтобы в Карелию приехала делегация журналистов из различных стран и установила, работают ли здесь заключенные.

Тогда министром иностранных дел СССР был Молотов, который выразил официальный протест против акции Фишера и перед всем миром утверждал, что то, что в Советском Союзе на лесоповале работают заключенные, ложь.

Видно, я плохой политик, потому что меня как обухом по голове ударила это ложное заявление Молотова. Ведь я и все те, кто жил в Карелии, хорошо знали, что лес валят многие сотни и тысячи заключенных.

Когда эта международная комиссия прибыла на территорию Финляндии, а на следующий день они должны были прибыть в Карелию, главного бухгалтера нашего предприятия Долгобородина и еще двух других служащих вызвали в Кемь в ГПУ и продержали их там целый день и ночь. Эти трое были т. н. ненадежные элементы, и поэтому рассчитывая на любую неожиданность, их поместили в "надежное место", пока там находилась зарубежная комиссия. На другой день всех троих выпустили, сказав, что на них поступило заявление, но ГПУ убедилось в том, что оно не соответствует действительности, и поэтому их на другой день выпустили на свободу. Комиссия из журналистов с составленной двумя сбежавшими офицерами картой в руках потребовала, чтобы их доставили на обозначенные там места. Это и произошло. Однако на обозначенных местах не было и следов заключенных. Дело было в том, что перед прибытием ликвидировали не только группы заключенных, работавших на лесоповале, но и сам лагерь в Поповом острове. Всех людей посадили на поезда и одним составом за другим переправили из на Урал. В лагере оставили всего несколько работников ГПУ. Комиссия, таким образом, была вынуждена констатировать, что в Советском Союзе заключенные на лесоповале не работают. Когда же комиссия уехала, всех заключенных с Урала снова привезли на лесоповал.

В Карелии хвойные леса в основном растут на болотах. Поэтому, да и из-за климата, деревья растут очень медленно. Дерево возрастом моложе 300 лет не валят. Коренное карельское население и раньше, и при советском строе занималось рубкой леса и рыболовством. У каждого настоящего крестьянина было две-три лошади. На рубку леса выезжала вся семья на санках. Мужчины валили деревья, дети и женщины очищали их от веток, а мальчишки постарше отвозили на лошадях в определенное место. Позже, начиная с 1929 года, когда началась насильственная коллективизация, то есть организация колхозов, хотели разорить и этих крестьян. У них не было земли, потому что там нет пригодной для возделывания земли, но крестьяне были достаточно зажиточными благодаря лесоповалу и рыболовству.

Крестьяне, занимающиеся рубкой леса, покупали нужное для семьи и лошадей продовольствие от лесозаготовителей, которые доставляли все это на место. После 1929 года всего дохода крестьянской семьи не хватало для того, чтобы заплатить за нужный для лошади или лошадей фураж. В 1930 и в 1931 году как служащий треста я был в командировке на одном из дальних лесопильных заводов в деревне Кереть, которая была расположена уже за Полярным кругом, и директор тамошнего завода сказал мне, что число лошадей завода увеличилось на 30, так как выпущенные крестьянами лошади примкнули к лошадям, которые составляли собственность завода.

На острове завод имел хорошую баню, естественно, сложенную из бревен. Русская баня здесь, как и повсюду в России, простая. В русских банях нет бассейна и неизвестна система кабин для раздевания. Раздеваются и одеваются в предбаннике, на длинных скамейках, рядом друг с другом. Я всегда боялся, что мою одежду украдут и мне придется идти домой голым. Сама баня представляет собой большое помещение, в котором имеются краны с горячей и холодной водой, и каждый моющийся получает жестяной или алюминиевый таз с двумя ручками, в который набирает из горячего и холодного крана воды и моется. Тазы ставятся на деревянные лавки, находящиеся в помещении. Из этого большого зала дверь ведет в парную. Русские берут с собой в парную березовые веники, которые приносят из дому или покупают в бане, которыми в парной стегают себя до красна. Не раз я видел, как некоторые выбегают из бани прямо на мороз и бросаются в снег при 12 градусах мороза. Здесь они отдыхают, а потом возвращаются снова в баню. Полотенце не дают, и большинство рабочих не приносит с собой полотенце, а натягивает рубашку и кальсоны прямо на мокрое тело. Русский человек, как правило, не любит мыться. Утром большинство, даже среди интеллигентных людей, умывается одетыми из-под крана в кухне. Они слегка смачивают водой лицо и руки - и готово. Однако большинство каждую субботу ходит в баню.

Основная пища - рыба, притом соленая рыба, треска. Я был в гостях, где праздничный обед состоял из трех блюд. Первое - уха из мелкой рыбы, которую процеживают, и мелкую рыбу подают отдельно на маленькой тарелке, как у нас кость к мясному супу, второе блюдо - вареная соленая треска или свежий сиг с картошкой в мундире, это такая длинная, около 40-50 сантиметров, очень вкусная рыба с серебристой чешуей, как она называется по-венгерски, я не знаю. Третье блюдо - рыба в тесте, которую пекут в печке, называется "кулебяка".

Когда я разговаривал в 1918 году с вернувшимися из русского плена солдатами, многие рассказывали, что русские даже хлеб пекут с рыбой, по-видимому, они принимали за хлеб кулебяку. Фрукты здесь, понятно, неизвестны. У них есть три вида кислой ягоды: клюква, брусника и "морожника" [морошка. - Т. Л.]. Эта последняя растет по болотам и очень похожа на лесную черную ежевику. Из двух первых делают "кисель": ягоды варят, потом протирают и варят вместе с картофельной мукой. Как правило, его подают холодным. Когда человек привыкнет, то начинает находить его даже вкусным. Моя первая встреча с киселем произошла в 1922 году в Москве. Я увидел кисель в одной столовой и, подумав, что это малиновое желе, заказал. Когда же я взял в рот первую ложку, то кисло-сладкий вкус ягоды и похожий на клейстер вкус картофельной муки, вызвали во мне такое отвращение, что не смог его проглотить и должен был выплюнуть. Но позже, когда я уже знал, что это не малиновое желе, я привык.

Поделиться в социальных сетях

Погода на острове очень капризная. Случается, что утром мороз градусов 20, а когда северный ветер приносит тепло от Гольфстрима, то к вечеру идет дождь. Кстати, холода здесь не сильнее, чем в Москве, только зима длиннее и теплое время очень непродолжительно.

Зимой часто бывает северное сияние. По всему небу сверкают чудесные огни. Местное население говорит, что северное сияние бывает тогда, когда в Северном Ледовитом океане бывает буря. Северное сияние - отражение бури.

Зимой в заливе ловят рыбу так, что прорубают огромные проруби в замерзшем льду. Потоки мелкой рыбы (сельди) иногда такие большие, что зимой лопатами сотнями выгребают на лед эту излюбленную мелкую рыбешку, которую засаливают и едят круглый год.

То, что в море есть прилив и отлив, я всегда знал и читал об этом. Но то, что прилив и отлив отличаются такой силой, я впервые увидел только здесь. Когда в конце зимы начинается таяние и ледоход, то во время прилива морской залив наполняется обломками льдин на метр в вышину, а во время отлива полностью очищается, потому что отлив всегда выносит обломки льдин в открыток море. В 1927 или в 1929 году по случаю праздника хотели украсить помещение клуба. Я с другим заключенным, который был, кстати, преподавателем физкультуры и лучшим спортсменом на острове, на лодке переплыл на маленький островок в заливе, чтобы наломать хвойных веток для украшения. Прилив и отлив сменяются через шесть часов. Когда мы отплыли на островок, мы могли спокойно грести, когда же мы возвращались, начался прилив, так что нам ценой больших усилий удалось достичь берега. Вода бурлила так, как обычно в середине Дуная.

В заливе Белого моря есть животное, которое называется "белуха". Когда оно плывет в море, то его красивая серебристая спина видна из воды. Это животное нельзя обижать, и рыбаки наверное сильно изобьют того, кто посмеет застрелить белуху. Белуха - самая лучшая помощница рыбаков, потому что это животное гонит из Белого моря рыбу в залив и прижимает рыбу к берегу. Рыба, спасаясь от белух, устремляются к берегу.

Рыбаки, кроме ловли рыбы, промышляли еще и добычей жемчуга. В раковинах они находили мелкие или более крупные жемчужины. Большие покупали закупщики, а мелкие оставались у рыбаков, нанизывались на нитку, и по праздникам их носили девушки. По случаю одного местного праздника мой подчиненный из местных взял меня с собой в Кемь. Там по случаю праздника по улицам ходили девушки в народной одежде и на шее каждой красовались настоящие жемчужные ожерелья, которые они получили или унаследовали от своих матерей и бабушек.

При Советах добыча жемчуга прекратилась. Раковины погибли. Долгое время не знали, что случилось с раковинами. Но позже догадались, что причиной гибели раковин было то, что при советской власти еловые бревна сплавляли по заливу, не очистив от коры, и образовавшиеся от этого кислоты погубили раковины или вызвали их исчезновение.

Раньше, до советской власти, производство в расположенных на берегу залива лесопильнях велось в одну смену, и поэтому требовалось гораздо меньше бревен, поэтому заготовщики леса сразу же на месте очищали дерево от коры, которую сжигали тут же на месте, и в море попадали очищенные бревна. Во время советской власти заготовки леса возросли в три раза, поэтому очистить бревна на месте было невозможно, и они так и сплавлялись по морю. От этого и погибли жемчужные раковины.

Кемь была местом ссылки еще и при царе. Политических преступников административным путем ссылали в Кемь. Когда я попал сюда, я еще встретился с одним бывшим политическим заключенным, который попал сюда при царизме, женился и открыл небольшой магазинчик. В мое время он был секретарем райкома. Тогда это был уже седовласый мужчина. При царизме политические заключенные получали от государства плату. Если я хорошо помню, здесь каждый ссыльный получал от царского правительства 7 рублей в месяц. В те времена за 5 рублей ссыльный мог получить квартиру и питание, а два рубля у него оставались на личные расходы.

Население острова вообще не пило вина. Пили водку, как и почти всюду в России. Однако водку не всегда можно было достать, а кроме того она была гораздо дороже, чем приготовляемая дома "бражка". Для ее изготовления нужно было пшено, небольшое количество сахара и немного дрожжей. Все это клали в небольшую деревянную бочку, заливали несколькими литрами кипятка, плотно закрывали и ставили рядом с печкой настаиваться в тепле. Через 5-6 дней "бражка" была готова, и от нее можно было основательно захмелеть. А если протрезвев, на другое утро выпивали стакан холодной воды, что человек снова приходил в состояние алкогольного опьянения.

Можно спокойно утверждать, что там, на Поповом острове, эта "бражка" была поистине всенародным напитком.

Во время моего пребывания там меня много раз посещали находившиеся на Соловках венгры, если по каким-то делам приезжали на остров. Однажды они привезли известие, что на Соловках находится Эндре Руднянски, осужденный на 10 лет. Тогда это был максимальный срок лишения свободы. Руднянски происходил из Трансильвании и был народным учителем. Он был другом Белы Куна и во время плена он был его первым помощником. Так же как и Кун, он знал большинство руководителей-большевиков. Его отправили в Европу с большими деньгами, однако он, прибыв на родину, оставил коммунистов с носом, присвоил деньги и, говорят, стал за границей осведомителем.

Он оказался в руках у русских, сев за границей на русский корабль, чтобы попасть в Швецию. Однако на корабле его узнали, сделали небольшой крюк и в открытом море передали на другой русский корабль, на котором его доставили в Москву. Какова была его дальнейшая судьба, не знаю, потому что в 1928 году я покинул остров.

В 1927 году к десятилетию Советской республики объявили амнистию. Эта амнистия, в отличие от обычных, распространялась и на политических заключенных. Как я уже говорил, следователь ГПУ, когда счел дело законченным, сразу же написал постановление ГПУ на небольшом бланке. А Коллегия ГПУ подписала эту небольшую бумагу. Мой следователь признал меня виновным по статье 117 УК 1922 года, это было впечатано в постановление. Когда мне показали постановление ГПУ, чтобы я подписал его, мне бросилось в глаза, что в написанном на машинке постановлении над статьей 117 чернилами была вписана статья 68. А эта статья подразумевала уже политическое преступление. По амнистии политическим снижали срок на четверть. Мой срок кончался в феврале 1928 года, то есть после объявления амнистии 1927 года меня должны были немедленно освободить. Вместо этого я получил извещение об амнистии через несколько месяцев после окончания моего срока, когда я на добрых три месяца пересидел свой срок. Одновременно мне сообщили, что Коллегия ГПУ снова осудила меня на три года ссылки и я имею право выбрать место, где я хотел бы отбывать ссылку. Так как я уже три года работал на заводе и меня полюбили там как рабочие, так и начальство, я сказал, что хочу отбывать ссылку здесь. После этого я продолжал работать на предприятии уже не как заключенный, а как ссыльный, и 60 процентов моей зарплаты уже не поступала ГПУ, а я получал на руки свою полную зарплату. Меня назначили начальником производственного отдела, который кроме меня состоял еще из одного статистика.

Мою зарплату повысили до 192 рублей 50 копеек. В это время эта сумма была максимальной зарплатой члена партии, То есть какую бы работу не выполнял член партии, он не мог получать большую зарплату. С тех пор мир очень изменился, и через 25 лет в Советском Союзе месячная зарплата, например, министра составляла 20 тысяч рублей по сравнению с прежними 192 р. 50 к. Естественно, за 25 лет изменилась и стоимость рубля, но если в свое время 192 рубля равнялись двум месячным зарплатам рабочего, то теперь 20 тысяч равняются 20 месячным зарплатам рабочего. То есть если зарплата рабочего выросла с 96 рублей до 1000 рублей, то есть приблизительно в десять раз, то зарплата министра - со 192 рублей до 20 тысяч, то есть приблизительно в сто раз.

ГПУ имело в Карелии два предприятия. Обоими руководили заключенные. Одно - уже упомянутый выше магазин на острове в построенном ГПУ одноэтажном доме, а другой - шикарно обставленное увеселительное заведение в Кеми с оркестром из заключенных. Обслуга состояла из дам и господ, выходцев из самых аристократических семей. Конечно, заключенные, мужчины и женщины, с радостью брались за эту работу, потому что это было в сто раз лучше, чем быть в соловецком лагере вместе со множеством разных преступников и проституток.

Начало | Продолжение | Окончание

Поделиться в социальных сетях