Книга 10. Глава 4.

Соловецкие лагерь и тюрьма (СЛОН/СТОН)

Тюрьма Главного Управления государственной безопасности НКВД на Соловках

Осужденный чекист Газарян о Соловецкой тюрьме

"В большом дворе кремля находились шесть двухэтажных монастырских подсобных строений и корпусов, помещения которых были переделаны в тюремные камеры..."
( Карл Штайнер, заключенный )

Сурен Ованесович Газарян – бывший сотрудник ВЧК-ОГПУ-НКВД Закавказья, осужден по ст. 58-11 к 10 годам тюремного заключения, с поражением в политправах на 5 лет и конфискацией имущества. Прибыл в Соловецкую тюрьму в ноябре 1937 г.

 

 

 

Продолжение.
Начало ›› | Предыдущая часть ››

Воспоминания осужденного чекиста Газаряна

Сурен Газарян Его воспоминания интересны достаточно обширной информацией о Муксалмском тюремном пункте, режиме содержания, составе заключенных. В своих воспоминаниях составу заключенных он уделяет особое внимание, что делает его документальную повесть (как он сам охарактеризовал) уникальной. В этом проявились его профессиональные навыки на службе в органах ЧК-ГПУ-НКВД. «Среди нас было много других заключенных, в основном москвичей. Среди москвичей было много работников авиационной промышленности, авиационных институтов, конструкторских бюро. …Мы увидели на окнах отдельных корпусов монастыря такие же железные козырьки, какие были в тбилисской тюрьме. Нас, тбилисцев, повели отдельной группой». [52] В начале своих воспоминаний он описывает ситуацию в кремлевском пункте, где пробыл не долго, но достаточно, чтобы осознать всю ситуацию: «Нас остановили перед дощатым забором. Вышел человек со списком в руках… это был Головин, заместитель начальника спецотдела НКВД Грузии. Несколько месяцев назад Головин добился перевода в распоряжение НКВД СССР. И вот он в Соловецкой тюрьме принимает нас, заключенных. …Мы очутились в корпусе. Произвели обыск, сняли с нас пальто, отобрали личные вещи, продукты питания, табак … После окончания этой процедуры мы в сопровождении двух надзирателей поднялись на второй этаж. Шли по длинному коридору. Все двери камер были заперты большими висячими замками. Одна камера была открыта настежь. Нас ввели в нее. Большая, с двумя окнами, с деревянным полом. И достаточно светлая, хотя на окнах снаружи были козырьки. В два ряда стояли деревянные койки, по пять коек в ряду. Между ними проход. Стол – ближе к двери, а у самой двери — параша. На стене висели правила внутреннего распорядка тюрьмы. Строгие правила: не шуметь, не петь, громко не разговаривать, выполнять все требования тюремной администрации: переписка с родными только с разрешения начальника тюрьмы. Получать деньги в пределах 50 рублей в месяц, никаких свиданий с родными не разрешалось, нельзя было получать продуктовые посылки... За нарушение какого-либо пункта «правил» заключенные будут наказаны карцером до 5 суток, лишением права переписки сроком до трех месяцев, и так далее. Не прошло и часа, как нам принесли хлеб. Первую пайку Соловецкой тюрьмы. А сколько впереди? Нам было объявлено, что наша дневная порция — 700 граммов хлеба. Вслед за хлебом принесли обед. Каждый из нас подходил к форточке и получал суп в стандартных эмалированных мисках. Мы сильно проголодались в дороге и суп показался нам очень вкусным. Каково было наше удивление. когда нам предложили получить второе. Нам дали по большому куску жареной трески. Одни тут же принялись за рыбу, другие решили оставить ее на ужин. Через некоторое время велели приготовиться к прогулке. Нас вывели на задний двор корпуса. Там были прогулочные дворики — высокие дощатые клетки размером приблизительно 5 на 5 метров. Таких двориков было четыре. Наверху, по длине всех четырех двориков, был устроен мостик. Оттуда за гуляющими наблюдал надзиратель. Кроме того, в дверях, ведущих в дворики, имелись «глазки», точно такие, как в дверях камер. Второй надзиратель наблюдал за прогулкой через «глазок». Мы никак не ожидали такой строгой изоляции и были очень удручены этим. Во дворике нам предложили построиться по одному, в затылок. Первому было предложено шагать медленно, а каждый последующий должен был смотреть на каблуки переднего.…Мы не поверили своим ушам, когда нам предложили получить ужин. Дали кашу.» [53]

Из воспоминаний С.О. Газаряна прослеживается вся цепочка последовательных действий с вновь поступившими этапами тюремного контингента: прием с перекличкой и сверкой списочного состава, формирование заключенных по специфическим группам, проведение обысков, содержание на территории кремля в обширных камерах – пересыл-ках с вывешенными на стенах правилами внутреннего распорядка тюрьмы. При этом сам корпус и прогулочные дворики при нем уже был полностью подготовлены для тюремного режима. Тот момент, что его группу не отправили сразу в баню и не снабдили тюремной одеждой, хотя обыск был проведен, подтверждает тот факт, что его содержание в составе этой группе в камере-пересылке было временным, перед дальнейшим этапированием в другие пункты Соловецкой тюрьмы. Это и подтверждают его воспоминания: «Давно был объявлен отбой, и камера спала. Вдруг послышался необычный шум в коридоре. Мы были встревожены. Очередь дошла до нас: — Вставайте, одевайтесь! Приготовьтесь с вещами. Одевайтесь потеплее на выезд. …В коридоре присоединили к нам людей из других камер, и когда нас стало десять человек, всех вывели во двор. Во дворе стояла грузовая машина. Вынесли наши вещи. Каждый узнал свой узел. Мы просили разрешения взять из узлов пальто, но нам отказали. Вещи погрузили в машину, а потом посадили нас. По углам машины заняли места конвоиры с винтовками. Старший по конвою объявил. что всякие разговоры и шушуканье категорически запрещены. Нельзя также шевелиться. Малейшее нарушение этого правила будет считаться попыткой к бегству, и конвой без предупреж-дения применит оружие. Машина тронулась и темнота поглотила нас. Видно было, что мы едем по лесу.» [54] Ночью в составе этой группы С.О. Газарян был этапирован к месту отбывания наказания – в 3-й Муксолмский тюремный пункт. Сурен Ованесович достаточно подробно описал процедуру приема нового этапа уже непосредственно на Муксалме: «Нас держали в неведении около двух часов. Затем вывели всех и повели в другую комнату в том же коридоре. Комната была жарко натоплена. Много было там тюремного персонала. Нам предложили раздеться догола, сперва постригли, а затем произвели тщательный обыск. Я не оговорился — голого человека обыскивали тщательно: смотрели во рту, в ушах, в заднем проходе. Предлагали растопырить пальцы и смотрели между пальцами. Затем составили опись наших вещей, включая и одежду. Выкинули из вещей весь табак. До нас этой процедуре были подвергнуты другие, и в углу образовалась целая гора табака. Записали деньги, отобранные в Тбилиси. Предупредили, что если в вещах имеются зашитые деньги, надо заявить и в таком случае они будут включены в опись, а если они обнаружатся потом, то будут конфискованы. По окончании всех этих процедур каждый из нас подвергся тщательному медицинскому осмотру. Тюремный врач измерял температуру, подробно расспрашивал нас, записывал ответы. Медосмотр закончился.

— Обувь временно останется у вас, можете обуваться, — распорядился один из начальников. Тогда мы не поняли значения этих слов.

При нас все вещи, в том числе и наши носильные, связали в отдельные узелки, нацепили на них бирки и квитанции с описью прицепили к биркам. Каждым из нас своей подписью подтвердил, что опись вещей составлена правильно. …Еще несколько шагов, и мы увидели какое-то низкое строение. Нас ввели туда, и только здесь мы поняли, что попали в... баню. — Мойтесь быстрее, вам дается двадцать минут! — распорядился конвоир. Когда, помывшись, вышли в предбанник, увидели десять комплектов одежды, совершенно новой, начиная с нижнего белья и кончая ватными бушлатами. Не были забыты также головные уборы — фуражки.— Скоро фуражки заменим шапками, — сказал конвоир.» [55] Интересны воспоминания Сурена Ованесовича Газаряна, касающиеся описания режима в этом пункте тюрьмы и условий содержания. «Нас вернули той же дорогой и завели в ту же камеру, но теперь здесь стояли десять деревянных нар с матрацами, набитыми сеном, одеялами, постельным бельем, подушками, тоже набитыми сеном, полотенцами. Длинный стол, около дверей большая деревянная параша. На стене — знакомые нам «правила». В камеру вошел старший надзиратель со списком, каждому указал место и предупредил, что меняться нельзя. Дальше он разъяснил, что номер нар является номером заключенного и что фамилию свою можно забыть, но номер — нельзя. Я оказался номером седьмым. Кстати, и камера эта была седьмая. Итак, нас в камере десять человек, и все из Тбилиси» [56] Сурен Ованесович далее подробно описал всех сокамерников. В своей жизни Газарян прошел несколько тюремных сроков в разных местах заключения, где первым была Соловецкая тюрьма. Сомневаюсь, что в его памяти при этом сохранилась настолько подробная информация о первых однокамерниках, как он описал на стр. 69. Но важен сам факт того – какая категория осужденных поступала в Соловецкую тюрьму ГУГБ НКВД в 1937 г. – это были высококвалифицированные дипломированные специалисты различных областей, учащиеся школ и студенты ВУЗов, люди разного возраста, коммунисты и комсомольцы. Об условиях содержания С.О. Газарян добавляет интересные факты со слов тюремной администрации пункта: «Сегодня же дадут бумагу каждому, кто хочет переписываться с родными. Напишите заявление на имя начальника тюрьмы. Переписка будет разрешена только с одним родственником. К родственникам мы относим жену, мать, отца, сына, дочь, брата и сестру. В заявлениях должны быть указаны фамилия, имя, отчество, степень родства, род занятий, возраст и национальность того, с кем хотите переписываться, и, конечно, адрес. Вам будет разрешено писать по два письма в месяц и столько же получать.…книги вы получите. По одной книге на человека на десять дней. Свою обувь вы носите временно. Скоро получите тюремную обувь.». [57] В первый же день прибытия в пункт нового этапа, администрация четко и конкретно оговаривала им все условия и правила содержания: «Да, каждый из вас, у кого есть деньги на счету, может выписать из ларька тетради и простые черные карандаши. Тетради будут находиться у старшего по корпусу, а в камеру положено давать по две тетради. Когда эти тетради будут исписаны, вы их сдадите дежурному и после проверки получите новые. Предупреждаю, использовать тетради для заявлений не разрешается. Листы тетрадей будут пронумерованы, вырывать их нельзя. …Газеты будете выписывать сами. Одна газета на камеру. За ваш счет. Хотя в правилах не указано, но учтите: днем не разрешается лежать или спать. За нарушение будем строго наказывать. После обеда будет разрешено лежать один час». [58]

О прогулках Сурен Ованесович пишет, что первоначально они были всего по 15 минут, затем их увеличили до 30 минут. Прогулочные дворики были, как и в кремле. Запрещалось спать днем и даже облокачиваться о койку. Постепенно правила изменялись – допускалось лежать в течение дня. Значимый момент в его воспоминаниях – это возможность свободного общения сокамерников между собой, но за громкий разговор в камере – лишали права переписки на месяц. В марте 1938 г. стали происходить некоторые перемены в этом пункте тюрьмы, как пишет Сурен Ованесович: «…зашел в нашу камеру начальник корпуса и предложил мне и Мамулашвили собраться с вещами. Это было неприятной неожиданностью не только для нас, но и для всех. «Собраться с вещами». Нас сперва повели в комнату дежурного, произвели обыск, а затем привели и новую камеру на втором этаже этого же корпуса. Показали наши места. Грешно называть камерой эту большую, светлую комнату с двумя окнами и паркетным полом. Несмотря на козырьки за окнами, в камере было много света. Нас окружили новые люди. Начались расспросы, но узнав, что мы не «свежие», люди были разочарованы. Выяснилось, что несколько минут назад из этой камеры забрали двоих, а их места заняли мы. … Атмосфера в этой камере была совсем другой.» [59] Как пишет Газарян, состав этой камеры был из бывших руководящих партийных работников Украины, Средней Азии, Кавказа. А уже летом этого же года С.О. Газаряна вывезли с Муксолмского пункта в кремлевский на допросы в качестве свидетеля по делу Мгебришвили, содержали в одиночной камере. Допрос вели оперуполномоченный Вардин и следователь – полковник ГБ Коллегов. В этой части его воспоминаний описана достаточно интересная ситуация с допросами заключенных в тюрьме. Допускаю, что такая ситуация была введена в систему своеобразного морального давления на тюремных заключенных. Это подтверждают и строки из книги С. О. Газаряна: «На следующий день он меня снова вызвал. О Мгебришвили ни слова. – Сегодня мы поговорим о Кохреидзе. Те же вопросы, те же упреки в моей «неискренности». А какая гарантия, что где-то рядом не сидят в таких же одиночках Мгебришвили, Кохреидзе и Хвойник и не подвергаются допросу относительно меня. Спустя много лет я узнал от Мгебришвили, что в те же дни его переведя с острова Муксалма на Центральный остров, держали в одиночке и допрашивали по поводу контрреволюционной работы его, Кохреидзе, Хвойника и Газаряна». [60] С.О. Газарян был оставлен в кремлевском пункте и переводился из одной камеры в другую. Как он отметил в своих воспоминаниях, камеры были значительно меньше муксоломских, а численность в них заключенных – больше. Но есть и важные моменты в его тексте – во всех камерах, где содержался С.О. Газарян или куда переводили его – допускалось общение с сокамерниками, в помещениях стояли кровати, а не нары или откидные кровати. Разные корпуса – разные условия содержания, разный режим, разные сидельцы. Соловецкий этап в жизни Сурена Ованесовича завершился в 1939 г.: «Осенью 1939 года началась эвакуация соловецкой тюрьмы. Мы потом узнали, что подавляющее большинство заключенных было отправлено в северные лагеря, главным образом в Норильск. Но эту «привилегию» распространили не на всех. Из нашей камеры остались Бессонов и я. В последних числах ноября 1939 года собрали из всех камер остатки и погрузили на пароход. Почти два года я пробыл в соловецкой тюрьме.» [61] Воспоминания С.О. Газаряна в большей степени относятся к описанию муксалмского пункта тюрьмы и небольших деталей в описании кремлевского пункта. Какова была разница в условиях и режиме содержания заключенных на этих пунктах можно судить, ознакомившись с воспоминаниями тех, кто изначально находился только в 1-м Кремлевском пункте. В первую очередь это относится к воспоминаниям Бориса Львовича Оликера и Александра Александровича Баева (с 1937 г. в Соловецкой тюрьме), Иллариона Сергеевича Сибиряка и Юрия Ивановича Чиркова (в Соловецкой тюрьме с 1938 г.).

Продолжение ››

Оглавление.

Бочкарева Ольга. Тюрьма ГУГБ НКВД на Соловках. Международный дайджест-проект "СоловкиЭнциклопедия". www.solovki.ca, 17.09.2019

Поделиться в социальных сетях