"В мире есть место, где люди стареют
Вдвое скорее, чем в жизни обычной...
Было то место когда-то святым..."
( Второва-Яфа Ольга. Ленинград )
Педагог, поэт и писател: была в Соловецком концлагере на острове Анзер в 1929-1931 гг.
В феврале привезли с Троицкой заболевшего сыпным тифом православного епископа очень преклонных лет. Сыпнотифозный барак был переполнен, и его положили на добавочную койку, которую вплотную приставили к одному из южных окон бывшего Голгофского храма. Он долго находился без сознания, но однажды, благополучно пережив кризис, пришёл в себя и молча озирался. Когда мать Вероника подошла к нему, он спросил: "Ведь это голгофская больница?", — и на её утвердительный ответ спросил ещё: "А где же Голгофский храм?" Мать Вероника сказала: "Вы в нём сейчас находитесь: в нём давно уже инфекционный барак". Епископ внимательно оглядывал грязные голые стены палаты.
— А ведь я служил здесь когда-то, — сказал он, — в день двухсотлетия анзерского чуда, 18 июня 1912 года. Великое торжество здесь было тогда. Со всех концов России съехались епископы, тысячи богомольцев. Храм сиял огнями. После Литургии был крестный ход к церковке, что на месте явления Пресвятой Богородицы. Не знаю, цела ли она теперь?
— Цела, только там теперь карцер, как и в келии преподобного Елиазара. ... Епископ поправлялся медленно. Сыпняк дал осложнение на сердце, а у него и до того была грудная жаба и старческий склероз. Не раз казалось, что он умрёт во время такого припадка, но заботами матери Вероники, принимавшей все меры, он выкарабкивался пока и только слабел раз от разу. Однажды утром мать Вероника нашла его улыбающимся, радостно возбуждённым.
— У меня сегодня ночью было видение, — сказал он. — Я вас ждал, чтобы рассказать. Вы видели, какая звёздная ночь была сегодня? С моего места у окна так хорошо виден весь небесный купол, и море под ним до самого горизонта, и склон горы с братскими могилами анзерских страстотерпцев. Я лежал и молился, глядя на звёзды. И вдруг вижу — они медленно перемещаются, образуя как бы венцы, и приближаются к земле — ниже, ниже, и всё ярче разгораясь. ... Спустились до самой земли и остановились, словно повисли, над братскими могилами. Пусть мне всё это только привиделось, но ведь и всё, что мы видим, мы видим лишь настолько, сколько Господь в Своей безграничной благости пожелает нам открыть. Мир невидимый необъятнее, да и реальнее мира видимого, хоть и недоступен нашему наблюдению. Вы помните канон всем святым, в земле Российской просиявшим? Там есть пророческие слова...: "Подвига злобу убо претерпеша, веру Христову противу учений мира сего яко щит держаще и нам образ терпения и злострадания достойно являюще. О велиции сродницы наши именитии и безыменитии, явлении и неявлении, небесного Сиона достигшие и славу многу от Бога приимшии..." ... Но ведь именитии и безыменитии они только для нас, а у Бога они все на счету: все, все — и анзерские мученики и мученицы, равно иноки и инокини, блудницы и разбойники. Это ради них Небесная Владычица обещала "вовек пребывать на месте сем". ... Если бы Господь сподобил меня теперь дожить до 18 июня! Я ежедневно молюсь обо всех, здесь лежащих, но хочется особо помолиться о них в самый день анзерского чуда.
* * *
Приближалось 18 июня. В самое утро этого дня мать Вероника, встав раньше всех, собрала пышные букеты незабудок и расставила их в стеклянных банках по всем палатам ...
Владыка Юстин, заботами матери Вероники по-праздничному вымытый и одетый во всё чистое, на чистой простыне и белых, высоко взбитых подушках полусидел в своей постели у широко открытого окна, за которым шелестели молодой листвой высокие берёзы, обращенный лицом к восточной стене, у которой был когда-то алтарь. Тогда ... в каждом простенке были иконы, а все стены и своды были покрыты трогательно-наивной фресковой живописью, изображавшей последовательно всю историю Страстей Господних ... Вон там Он был изображен художником в кандалах, в багрянице и терновом венце, а рядом — Он же, согбенный под тяжестью креста, совершает Свой путь на Голгофу. Дальше, в глубине той ниши, — Он же, вознесённый на кресте, с двумя разбойниками по сторонам; внизу была подпись славянской вязью: "Помяни мя, Господи, во Царствии Твоем".
... Владыка Юстин так ярко видел картину бывшего здесь храма, что она представлялась ему уже не как воспоминание, а как реальная действительность: он уже действительно видел и иконостас, и живопись на стенах — не духовными только, а и телесными очами, как слышал сейчас телесными ушами монастырское церковное пение... Тихо и ровно теплились огоньки лампад и бесчисленных восковых свечей. С лёгким шелестом отодвинулся тёмно-красный шёлковый занавес — и торжественно, тихо раскрылись Царские врата. На пороге, в лучах утреннего солнца, стоит со Святыми Дарами в руках преподобный Елиазар — совсем такой, каким он изображён на соловецких иконах, а по сторонам его — Царица Небесная во всей Своей славе и блаженный Иов. Взоры их устремлены в самую душу владыки Юстина. Чудесное видение в голубых клубах ладана уже близится к нему. В несказанном восторге он сделал усилие встать — и неземное сияние озарило его, проникло до дна в его восхищённую душу.
* * *
Прошло пять лет. Многое изменилось в Соловках. Поредели вековечные леса, из года в год вырубаемые заключенными-лесорубами, исчезли или изменили до неузнаваемости свой внешний вид многие старые монастырские строения...
Одно осталось неизменным: ежегодно повторявшиеся эпидемии — сыпного тифа зимой и дизентерии летом, да старшая сестра голгофской больницы шестой год бессменно подвизалась на своём посту ...
Однажды ранним февральским утром по больнице разнеслась тревожная весть: мать Вероника серьёзно заболела, а вскоре врачом был установлен и диагноз: сыпняк. ...
Мать Вероника болела без особо высокой температуры, без бурных приступов бреда, но врач с тревогой ждал кризиса, опасаясь, что её переутомлённое сердце и изнурённый организм не выдержат перелома. Мать Вероника и сама понимала это. Слабеющим голосом поручила она ему, в случае её смерти, известить её друзей в Ленинграде ... Потом распорядилась созвать персонал и всех ходячих больных. Каждому, прощаясь, сказала ласковое слово, а лежачим больным просила передать её прощальный привет и благословение. Всем желала здоровья и возвращения на родину.
Оставшись потом с дежурившей у её постели сестрой, она закрыла глаза и уже ничего не говорила. Всю ночь она шептала молитвы и медленно крестилась холодеющей и плохо повинующейся ей рукой. Тихие слезы струились из-под её сомкнутых век по впалым щекам. Под утро она скончалась.
Если бы Верочка Языкова могла увидеть теперь распростёртое на лагерной больничной койке худое и длинное тело матери Вероники, она едва ли узнала бы себя...
Но Верочки Языковой давно уже не было ни на том, ни на этом свете — она умерла как пустая форма, как внешняя оболочка зерна, которое долго невидимо таилось в ней..., но которое — в скорбях и муках — пробудилось однажды, проросло и, сбросив мешавшую шелуху, выросло в конце концов в большое, крепкое и стойкое дерево, многим послужившее нравственной опорой и защитой, — в мудрую и до самозабвения любвеобильную мать Веронику, безвестную праведницу, только что отошедшую из этого мира борьбы и страданий, чтобы возродиться для вечной жизни, где несть ни печалей, ни воздыханий и где, без сомнения, она сопричислится к лику таких же, как она, безымянных и не канонизированных анзерских страстотерпцев.
Много мелких и слабых душ очерствело и погибло в условиях лагерной обстановки, но эта же лагерная обстановка помогла пробудиться и выявиться неисчерпаемо богатым духовным силам казалось бы, пустой, черствой и честолюбивой светской женщины — Веры Александровны Языковой.
(Второва-Яфа Ольга. Авгуровы острова. Истина и жизнь. 1995. № 10. С.32-47. Цит. по тексту, размещенному в базе данных "Воспоминания о ГУЛАГе и их авторы", составленой Музеем и общественным центром "Мир, прогресс, права человека" им. А.Сахарова.)
Поделиться в социальных сетях