Книга 2. О музыке и Соловецких островах

Глава 1. Музыканты, композиторы, певцы и танцоры... барды... ансамбли и хоры

Любовные песни соловецкой блатной шпаны

"Я помню комнатку уютную,
Вдвоем сидели мы с тобой,
Тебя я в губки целовала
И называла—милый мой. "
( Из песни соловецких блатных 1926 г. )

"Песня — это заветные думы. Песня — это исповедь... Песнь — зеркало души... Возьмем другую тему: любовь. Любовь "отверженных" рисуется наивными в самых романтических тонах. Вот она, свободная любовь, любовь без рабства, устоев, вещей и т.д." (Глубоковский Борис.)

 

 

 

уголовники на Соловках
Шпана и урки - представители уголовного мира Соловков. 1928 г.

Шпанская драма

Что же, пойдем вслед за нашим героем в его "хазу", где он на этот раз счастливо устроился:

Полюбил Маню, поверил,
И катерму Мане снял,
Перед друзьями лицемерил,
Воровал, Мане таскал.

Но Маня недовольна "героем". Полюбила другого? О, нет! Мотивы недовольства знакомы и "приличным семействам":

Мане что-то скучно стало:
Я хочу, хочу простор,—
Чтоб шикарная коляска
С шиком въехал а во двор.

Бриллианты и браслеты,
Платье легкое, как пух,
Итальянские картинки
Надоели Мане вдруг.

Атрибуты этого семейного счастья изумительны: итальянские картины, платья, как пух...о, мечты, мечты, где ваша сладость... Но главная мечта Маши в следующих строчках:

Маня плачет и тоскует:
Я боюсь, боюсь одна.
Будем жить с тобою дружно,—
В театре ложа нам нужна.

Ложа. Вот где зарыта собака! Ах, Маня, Маня! Я узнаю тебя по выжженным таврам твоего мещанства. Это ты бесцветной девушкой заполняла гостиные Чеховских чиновников, это ты в советских канцеляриях, подмазывая губки помадой, выплакивала пайки. Любовь зла. И герой смиряется:

Ну, так что-же, купим ложу,
Если ложа нам нужна,
Значит, хочешь сорвать кожу,
Маня, милая моя.

Капризная Маня создана по образцу пазухинских и опочининских романов. Но жестокость этой красотки «ложей» не исчерпывается. Драма начинается ниже. "Герой" идет на "дело". "Дело" не выходит. С раздробленной головой, ночью голодный и продрогший стучится он в свою «катерму»... Увы! Ответа нет. И, наконец, дворник отвечает:

Если ты не уберешься,
Я мильтона позову.

О чем же горюет герой? Отчего так бьется его разбитое сердце? Обманула, покинула... нет:

Где же мебель.
Где же посуда, —
Все ты, Минька, увезла...

И удивление перед ее ловкостью:

Ловко, ловко ты надула...
Манька, стерва, где же ты?..

Так кончается драма. Что случилось потом — автор не рассказывает, он оставляет героя с раздробленной головой на улице, читателя в досаде на эту скучную картину шпанской драмы.

Поделиться в социальных сетях

Любовь шпаны: слащавая и надрывная...

В другой песне герой активнее. Он полон мести за измену. Его «Маня» не несет «передачу» и не приходит на «свиданку». Вот чем грозит ей Герой:

Не спится мне,
Не лежится мне,
И сон меня не берет...
Приди же, приди, дорогая,
И навести меня.

"Она" отвечает:

К тебе я приходила
К тюремному замку:
Ворота все были закрыты,
И сука часовой...

Но уверений не принимает жестокий любовник:

Ах если бы ты захотела,
Ко мне бы ты пришла,
Все камеры были б открыты,
А стража вся блатна.

Ты думаешь, сученка,
В тюрьме я пропаду —
Вот выйду я на волю,
Тебе я отомщу.

Все ручки, ножки сломаю.
И спиночку свихну,
Тебя я в могилу отправлю,
А сам в тюрьму пойду.

Какие грубые и корявые картины мести рисует больное воображение. Любовь шпаны — вздорная, вымученная, воображаемая любовь. Слащавая и надрывная, она не носит в себе и тени здорового чувства.

Я помню комнатку уютную

Я помню комнатку уютную,
Вдвоем сидели мы с тобой,
Тебя я в губки целовала
И называла — милый мой.

Ты обещал венец и славу,
И, как ребенка, в даль манил.
Увлек, увлек меня для забавы,
А сам другую полюбил.

Уехал ты в страну чужую,
Оставил бедную меня,
Ее ты счастьем наслаждаешь.
Меня несчастную забыл.

Пускай богачка тебя любит,
Пускай она владеет тобой,
Она любить так не сумеет,
Как я любила, милый мой.

Богачка золотом займется,
И позабудет про тебя,
А если в жизни что коснется —
Меня уж нет, в могиле я.

Моя терновая могила
Травой зеленой порастет,
Кого я страстно так любила,
К моей могиле не придет.

Вот скоро, скоро, друг мой милый,
Венок терновый мне сплетут,
Я скоро, скоро гроб дубовый
Со мной на кладбище снесут.

Там жестко спать, но нет измены,
Там нет коварных, злых мужчин,
И там залечат в сердце раны,
Их мною так в груди моей.

Этот «вопль истомленной души»—главный стержень шпанских вдохновений. Иногда он мешается с некоторой "самодеятельностью":

Сегодня воскресенье, мой милый не пришел,
Наверно рассердился, с другой гулять пошел.

И решительно:

Отдай мою ты карточку, отдай мою любовь,
Ты высушил мне сердце, ты выпил мою кровь.

Справедливость требует отметить, что поэтические песни старой каторги стали историческим материалом, что ближе и понятнее сердцу современного шпаненка охальные городские песни трущоб, где своеобразный урбанизм наидешевейшего пошиба поднимается во весь рост.

Вне дисциплины нет искусства

"Вслушиваешься, в песни шпаны и поражаешься бедностью их фантазии. Перед нами подлинное и бледнокровное декадентство. В какие эпохи довлеет декадентство? В эпохи упадка общественности, политической пассивности. Родило декадентство безделье в глубочайшем и широчайшем смысле этого слова.

Разложившаяся буржуазия убегает от действенной трудовой жизни в скорлупу искусства. В просторе этой скорлупы, в этой мнимой свободе рождаются и эстетский аморализм, и субъективизм, и внешнее бунтарство. Такими же чертами отмечено и творчество шпаны. Только черты эти схематичнее, проще, элементарнее и грубее.

Декадент тянется "к театру ужасов", мюзик-холлу и шантану, шпана зачитывается Пинкертоном и поет о Рокамболе, созданном по образу и подобию своему. И в самом деле. Вне дисциплины, трудовой дисциплины, нет искусства. На чахлой почве безделья цветут бесцветные цветы. Образы тусклы, ритм стиха беспорядочен и неряшлив, как походка пьяного или кокаиниста. И как убог словарь, язык "своих" — жаргон. Правда, их пословицы и остроты подчас метки, колки, они обжигают, колят, но язык их искусственен и полумертв. Не чувствуется биение пульса жизни за этими вычурными словами, это не слово, это ярлык и это не язык—живой и полноценный, а жаргон, условный говорок, лишенный внутреннего органического содержания и видоизменяющиеся механически." (Глубоковский Борис. 49. Материалы и впечатления. Изд. Типо-литография УСЛОН. О. Соловки на Белом море. Карлит №2934. Тир. 500 экз. 1926)