Книга 10. Соловки и Санкт-Петербург: история отношений, закончившаяся СЛОНом
Глава 4. Атрибуты концлагеря: тюрьмы и "пересылки"

Большой дом на Шпалерной улице

"Историческое величие слишком связано с ложью, со злобой, жестокостью, насилием и кровью."
( Николай Бердяев )

Здание тюрьмы на Шпалерной
Здание тюрьмы на Шпалерной улице. Фото Николая Рыбакова.

Шпалерка

Старое здание царской тюрьмой по Шпалерной улице. "Ныне это так называемый Дом предварительного заключения (ДПЗ), или знаменитая в свое время "Шпалерка". Эта была внутренняя тюрьма (или "Глухарь" на языке заключенных), в которой сидел еще сам Владимир Ильич и где, по местным преданиям, он неоднократно "ел чернильницы, изготовленные из хлеба, и запивал чернилами из молока". В мрачном фольклоре советского периода аббревиатура ДПЗ известна расшифровкой "Домой Пойти Забудь", а история самой тюрьмы - пресловутыми "Шпалерными тройками", внесудебными органами из трех человек, назначенными от КГБ и ВКГТ(б)" (Синдаловский Наум. От Гороховой, 2 (ВЧК), до Литейного, 4 (ГПУ). Интернет-газета "Фонтанка.Ру". Петербург, 25.04.2003).

Эти "Шпалерные тройки" осудили десятки тысяч людей, отправив их в концлагерь на Соловки или на расстрел, как Соловецкий этап в Сандормохе.

Одиночныя размышленiя

Иван Лукьянович Солоневич Писатель и ученый Иван Солоневич об одиночке в тюрьме на Шпалерной, заключенных которой во множестве отправляли в Соловецкий концентрационный лагерь:

"Въ камерe мокро и темно. Каждое утро я тряпкой стираю струйки воды со стeнъ и лужицы - съ полу. Къ полудню - полъ снова въ лужахъ...

Около семи утра мнe въ окошечко двери просовываютъ фунтъ чернаго малосъeдобнаго хлeба - это мой дневной паекъ - и кружку кипятку. Въ полдень - блюдечко ячкаши, вечеромъ - тарелку жидкости, долженствующей изображать щи, и то же блюдечко ячкаши.

По камерe можно гулять изъ угла въ уголъ - выходитъ четыре шага туда и четыре обратно. На прогулку меня не выпускаютъ, книгъ и газетъ не даютъ, всякое сообщенiе съ внeшнимъ мiромъ отрeзано. Насъ арестовали весьма конспиративно - и никто не знаетъ и не можетъ знать, гдe мы, собственно, находимся. Мы - т.е. я, мой братъ Борисъ и сынъ Юра. Но они - гдe-то по другимъ одиночкамъ.

Я по недeлямъ не вижу даже тюремнаго надзирателя. Только чья-то рука просовывается съ eдой и чей-то глазъ каждыя 10-15 минутъ заглядываетъ въ волчекъ. Обладатель глаза ходитъ неслышно, какъ привидeнiе, и мертвая тишина покрытыхъ войлокомъ тюремныхъ корридоровъ нарушается только рeдкимъ лязгомъ дверей, звономъ ключей и изрeдка какимъ-нибудь дикимъ и скоро заглушаемымъ крикомъ. Только одинъ разъ я явственно разобралъ содержанiе этого крика:

Братишки! На убой ведутъ!..

Ну, что же... Въ какую-то не очень прекрасную ночь вотъ точно такъ же поведутъ и меня. Всe объективныя основанiя для этого "убоя" есть. Мой расчетъ заключается, въ частности, въ томъ, чтобы не дать довести себя до этого "убоя". Когда-то, еще до голодовокъ соцiалистическаго рая, у меня была огромная физическая сила. Кое-что осталось и теперь. Каждый день, несмотря на голодовку, я все-таки занимаюсь гимнастикой, неизмeнно вспоминая при этомъ андреевскаго студента изъ "Разсказа о семи повeшенныхъ". Я надeюсь, что у меня еще хватитъ силы, чтобы кое-кому изъ людей, которые вотъ такъ, ночью, войдутъ ко мнe съ револьверами въ рукахъ, переломать кости и быть пристрeленнымъ безъ обычныхъ убойныхъ обрядностей... Все-таки - это проще...

Но, можетъ, захватятъ соннаго и врасплохъ - какъ захватили насъ въ вагонe? И тогда придется пройти весь этотъ скорбный путь, исхоженный уже столькими тысячами ногъ, со скрученными на спинe руками, все ниже и ниже, въ таинственный подвалъ ГПУ... И съ падающимъ сердцемъ ждать послeдняго - уже неслышнаго - толчка въ затылокъ.

Ну, что-жъ... Неуютно - но я не первый и не послeднiй. Еще неуютнeе мысль, что по этому пути придется пройти и Борису. Въ его бiографiи - Соловки, и у него совсeмъ ужъ мало шансовъ на жизнь. Но онъ чудовищно силенъ физически и едва-ли дастъ довести себя до убоя...

А какъ съ Юрой? Ему еще нeтъ 18-ти лeтъ. Можетъ быть, пощадятъ, а можетъ быть, и нeтъ. И когда въ воображенiи всплываетъ его высокая и стройная юношеская фигура, его кудрявая голова... Въ Кiевe, на Садовой 5, послe ухода большевиковъ я видeлъ человeческiя головы, прострeленныя изъ нагана на близкомъ разстоянiи:

"...Пуля имeла модный чеканъ, И мозгъ не вытекъ, а выперъ комомъ..."

Когда я представляю себe Юру, плетущагося по этому скорбному пути, и его голову... Нeтъ, объ этомъ нельзя думать. Отъ этого становится тeсно и холодно въ груди и мутится въ головe. Тогда хочется сдeлать что-нибудь рeшительно ни съ чeмъ несообразное.

Но не думать - тоже нельзя. Безконечно тянутся безсонныя тюремныя ночи, неслышно заглядываетъ въ волчекъ чей-то почти невидимый глазъ. Тускло свeтитъ съ середины потолка электрическая лампочка. Со стeнъ несетъ сыростью. О чемъ думать въ такiя ночи?

О будущемъ думать нечего. Гдe-то тамъ, въ таинственныхъ глубинахъ Шпалерки, уже, можетъ быть, лежитъ клочекъ бумажки, на которомъ чернымъ по бeлому написана моя судьба, судьба брата и сына, и объ этой судьбe думать нечего, потому что она - неизвeстна, потому что въ ней измeнить я уже ничего не могу.

Говорятъ, что въ памяти умирающаго проходитъ вся его жизнь. Такъ и у меня - мысль все настойчивeе возвращается къ прошлому, къ тому, что за всe эти революцiонные годы было перечувствовано, передумано, сдeлано, - точно на какой-то суровой, аскетической исповeди передъ самимъ собой. Исповeди тeмъ болeе суровой, что именно я, какъ "старшiй въ родe", какъ организаторъ, а въ нeкоторой степени и иницiаторъ побeга, былъ отвeтственъ не только за свою собственную жизнь". (Иванъ Солоневичъ. Россiя въ концлагерe. III изданiе. Издательство "Голосъ Россiи", Софiя, 1938.)

Социальный состав гонимых в Соловки

"Огромные каменные корридоры пересылки переполнены всяческимъ народомъ. Сегодня - "большой прiемъ". Изъ провинцiальныхъ тюремъ прибыли сотни крестьянъ, изъ Шпалерки - рабочiе, урки (профессiональный уголовный элементъ) и - къ моему удивленiю - всего нeсколько человeкъ интеллигенцiи.

Это была "рабоче-крестьянская" тюрьма въ буквальномъ смыслe этого слова. Сидя въ одиночкe на Шпалеркe, я не могъ составить себe никакого представленiи о соцiальномъ составe населенiя совeтскихъ тюремъ. Въ пересылкe мои возможности нeсколько расширились. На прогулку выводили человeкъ отъ 50 до 100 одновременно... Больше всего было крестьянъ - до жути изголодавшихся и какихъ-то по особенному пришибленныхъ... Они одeты во что попало - какъ ихъ захватилъ арестъ. Съ мужикомъ вообще стeсняются очень мало. Его арестовываютъ на полевыхъ работахъ, сейчасъ же переводятъ въ какую-нибудь уeздную тюрьму - страшную уeздную тюрьму, по сравненiю съ которой Шпалерка - это дворецъ... Иногда, встрeчаясь съ ними гдe-нибудь въ темномъ углу лeстницы, слышишь придушенный шепотъ: - Братецъ, а, братецъ... хлeбца бы... корочку... а?.."

(Иванъ Солоневичъ. Россiя въ концлагерe. III изданiе. Издательство "Голосъ Россiи", Софiя, 1938.)

Поделиться в социальных сетях