Диалоги, вопросы и ответы про Соловки

Бесседуют: Андрей Арьев (1940) — Санкт-Петербургский писатель и литературовед, исследователь жизни и творчества Георгия Иванова и Майя Пешкова - ведущая передачи "Непрошедшее время" радиостанции "Эхо Москвы".

Французские страницы из жизни Ивана Бунина и Георгия Иванова

АНДРЕЙ АРЬЕВ: В 48-м году, вот в таком уже очень и очень, мягко говоря, необеспеченном состоянии, оказались оба: мало кому известный Георгий Иванов и всемирно известный Бунин. И жили они в одном Русском доме в Жуан-ле-Пен. И Георгий Иванов пишет ему, чтобы он не обращал внимания на всякую сволочь, которая его травит... дело в том, что Мария Самойловна Цетлина, это одна из богатых дам русской эмиграции, поддерживавшая всячески русских литераторов, в это время была одной из участниц «Нового журнала». Ее муж Цетлин был соредактором «Нового журнала» в Нью-Йорке. Она написала Бунину письмо, очень резкое, обвинив его в том, что он находится на стороне тех людей, которые вот взяли советские паспорта и сотрудничают с этой ужасной человеконенавистнической властью. Дело в том, что Бунин тоже вышел из Союза писателей, потому что он считал, что вот Союз русских писателей, который был в Париже до войны, он был организацией аполитичной. Там даже слово «эмигранты» не было написано. Никакой не союз эмигрантских писателей, а просто Союз русских писателей. А когда вот после войны в 48-м году резко ситуация политизировалась, часть взяла советские паспорта, после этого тех людей, которые взяли советские паспорта, исключили из этого Союза русских писателей в Париже. Бунину все это надоело и он один, не взяв, естественно, никакого советского паспорта, просто вышел из этого союза, не желая участвовать во всех этих склоках. А вот Цетлина обвинила его в том, что он тоже на стороне просоветских этих литераторов. И вот, Бунин страшно возмутился, написал письмо Цетлиной, ответное. А вот Георгий Иванов, зная об этом, ему такое сочувственное письмо написал из соседней комнаты. Но потом, когда Бунин выздоровел, они общались много, и кстати, вот об этом периоде и об этой жизни в Жуан-ле-Пене замечательные есть воспоминания у Ирины Одоевцевой. По-моему, даже, это, может быть, лучшие воспоминания о Бунине эмигрантской пары. Очень обширно, очень живо написаны. И эта сцена, как Бунин кричит: вот, они меня загнали, там, они меня считают, там, просоветскимZ и так далее, и так далее. Это одни из лучших воспоминаний об эмигрантском периоде на берегах Сены, да, конечно. Их общение было очень интересным, оно связано было и с разными разговорами на литературные темы и не на литературные. Например, Георгий Иванов - человек был очень такой интеллигентный и старопетербуржский, когда речь шла вообще о поведении, о манерах. Но когда речь заходила о литературных проблемах, он был абсолютно нетерпим. И даже Ивану Бунину, Нобелевскому лауреату, говорил, что он никакой не поэт. Он его ценил только как прозаика. А Бунин же, наоборот, очень ценил свою поэзию. Кстати, вот, и Набоков тоже считал, что Бунин – в первую очередь поэт. Да, и сам Бунин, ну, как-то для себя считал, что его поэзия - это как бы квинтэссенция его литературной работы. А Георгий Иванов этого категорически не признавал и прямо это в лицо говорил Бунину. Бунин сам, как все знают, был человеком нетерпимым. Он тоже кого угодно громил, не стесняясь. Но Георгия Иванова он как-то любил, они, в общем-то, были в хороших отношениях, он называл его болгарином. Это его какая-то причуда, возможно, внешне немножко походил Георгий Иванов на болгарина. А потом, его родители, его отец участвовал в болгарской войне, там был ранен. Он был офицером, ранен был под Плевной. Так что, возможно, и с этим связано. Вот, Георгий Иванов, болгарин для Бунина, много времени с ним проводил. Вот существуют дневники Буниных, изданные. Они и у нас сейчас переизданы. Первоначально изданы еще во Франкфурте. То есть, в эмиграции как бы, в несоветской цензуре. И очень интересно: они изданы не целиком.

Перечислять имена бежавших из "планетарного ада" или высланных коммунистической властью носителей веками создававшейся русской культуры и науки – не хватит и газетного листа, может, даже целой газеты – к тому же главнейшие из них известны всему миру. Не Лысенко же с Демьяном Бедным перенесут культуру и науку в грядущие столетия! Перенесут их те, кто, избежав лагеря или вырвавшись из него, очутился на Западе или, как великий Сахаров, предпочел унижения и страдания ради правды. Георгий Иванов сконцентрировал эту истину в четырех строках! (Кирилл Померанцев. Из истории русской эмиграции: Сквозь смерть, Георгий Иванов. Опубл. «Зарубежные записки» 2006, №7.)

МАЙЯ ПЕШКОВА: Это было первое в мире издание, когда вместе публиковали дневник мужа и жены.
АНДРЕЙ АРЬЕВ: Да, да. И этот дневник большой. Я надеюсь, что он, в конце концов, все-таки, будет опубликован полностью, потому что купюры, которые сделаны там, весьма странные. А вот сейчас они значат очень много, они говорят о том, что вот этот поэт не от мира сего, Георгий Иванов. Потому что, действительно, в первую очередь считал себя только поэтом, лирическим поэтом, и больше ничего не знал, не умел и не хотел больше ничего делать, кроме как писать стихи. Но вот, при всем при этом, оказывается, что в такой живой жизни, как собеседник, он был человеком очень острого политического ума. И вообще, несколько политических его стихотворений, на зависть, сильные и яркие. Но просто, он действительно их не ценил, не включал даже в сборники. Но политическая сила в нескольких вот политических стихах Георгия Иванова, по-моему, необыкновенная. Ну, взять, хотя бы, какие-нибудь четыре строчки: «Россия тридцать лет живет в тюрьме, на Соловках или на Колыме. Но лишь на Колыме и Соловках Россия та, что будет жить в веках.» Как ни странно, даже вот такой силы стихи он у себя не ценил. Главной у него была вот эта лирика, такая надмирная немножко, а в то же время очень житейски такая значимая, простая, намеренная, почти упрощенная, но при этом исполненная такого проникновения в какие-то надмирные субстанции. Вот, одно из главных слов его поздних, такое сияние, это ледяное сияние его стихи всегда навевало. Так вот, в этом дневнике есть такие строчки, выключенные при издании. Подчеркиваю, при эмигрантском издании, где не было цензуры. Подозреваю, выключенные из-за того, что они показались издателям идиотскими, то есть, характеризующими Георгия Иванова как какого-то идиота, ничего не понимающего в политике. А вот, буквально следующее говорил Георгий Иванов в 48-м году Буниным, - в архивах, дневники, естественно, полностью есть, эти дневники хранятся в Лидском архиве в Англии. (Андрей Арьев, Майя Пешкова. Непрошедшее время. Радиостанция "Эхо Москвы". Москва. 24.10.2010)