"Большая часть злосчастного русского народа страдает так давно, что теперь им достаточно пары картофелин в горшке"
( Майкл Пшорр
"The Wall Street Journal", 28.08.2009 )
"Это был странник. В России испокон веков были такие люди, которые куда-то шли. У них не было ни дома, ни крова, ни семьи, ни дела. Но они всегда чем-то озабочены. Не будучи цыганами, вели цыганский образ жизни. Ходили по просторной русской земле с места на место, из края в край. Блуждали по подворьям, заходили в монастыри, заглядывали в кабаки, тянулись на ярмарки. Отдыхали и спали где попало. Цель их странствований угадать было невозможно. " (Шаляпин Федор).
Я убежден, что если каждого из них в отдельности спросить, куда и зачем он идет, — он не ответит. Не знает. Он над этим не думал. Казалось, что они чего-то ищут. Казалось, что в их душах жило смутное представление о неведомом каком-то крае, где жизнь праведнее и лучше. Может быть, они от чего-нибудь бегут. Но если бегут, то, конечно, от тоски — этой совсем особенной, непонятной, невыразимой, иногда беспричинной русской тоски.
В "Борисе Годунове" Мусоргским с потрясающей силой нарисован своеобразный представитель этой бродяжной России — Варлаам. На русской сцене я не видел ни одного удовлетворительного Варлаама, и сам я не в совершенстве воплощал этот образ, но настроение персонажа я чувствую сильно и объяснить его я могу. Мусоргский с несравненным искусством и густотой передал бездонную тоску этого бродяги — не то монаха-расстриги, не то просто какого-то бывшего церковного служителя. Тоска в Варлааме такая, что хоть удавись, а если удавиться не хочется, то надо смеяться, выдумать что-нибудь этакое разгульно-пьяное, будто бы смешное. Удивительно изображен Мусоргским горький юмор Варлаама — юмор, в котором чувствуется глубокая драма. Когда Варлаам предлагает Гришке Отрепьеву с ним выпить и повеселиться и когда он на это получает от мальчишки грубое: "Пей, да про себя разумей!" — какая глубокая горечь звучит в его реплике: "Про себя! Да что мне про себя разуметь? Э-эх!.." Грузно привалившись к столу, он запевает веселые слова — в миноре:
Как едет ён, да погоняет ён,
Шапка на ём торчит, как рожон...
Это не песня, а тайное рыдание. Русские актеры обыкновенно изображают Варлаама каким-то отвратительным алкоголиком, жрущим водку. В его страхе перед полицейским приставом актерам обыкновенно мерещится преступность Варлаама: темное за ним, дескать, дело — он боится, как бы его не арестовали. Едва ли это так. Боится ареста? Да он уже арестован, всей своей жизнью арестован. Может быть, он в самом деле уголовный. Зарезал. Плут-то он во всяком случае. Но не в этом суть Варлаама. "Что мне про себя разуметь?" — значит, ч_т_о_ я_и _к_т_о_ я такой? Отлично про себя разумею, что я мразь. Душа Варлаама изранена сознанием своего ничтожества. Куда бы ни ступил он, непременно провалится — в сугроб или в лужу.
Литва ли, Русь ли,
Что гудок, что гусли...
Куда бы он ни пошел, он идет с готовым сознанием, что никому он не нужен. Кому нужна мразь?.. Вот и ходит Варлаам из монастыря в монастырь, занимается ловлей рыбы, может быть, в соловецкой обители, шатается из города в город вприскок за чудотворной иконой по церковным городским приходам. В горсточке держит свечку восковую, чтобы ее не задуло, и орет сиплым басом, подражая протодиаконам: "Сокрушите змия лютого со два на десятью крылами хоботы". От него пахнет потом, и постным маслом, и ладаном. У него спутана и всклокочена седая борода, на конце расходящаяся двумя штопорами. Одутловатый, малокровный, однако с сизо-красным носом, он непременный посетитель толкучего рынка. Это он ходит там темно-серый, весь поношенный и помятый, в своей стеганной на вате шапке, схожей с камилавкой. Это он зимою "жрет" в обжорном ряду толчка, если есть на что жрать, требуху из корчаги, на которой обыкновенно сидит толстая, одетая в несколько кофт, юбок и штанов торговка: бережет тепло требухи. Это он рассказывает своим трактирным надоедателям, как и за что выгнали его из последнего монастыря:
— Заиокал, заиокал, заиокал и заплясал в коридоре обители божьей. Прыгал пьяный, в голом виде, на одной ноге... А архиерей по этому коридору к заутрене!
Выгнали...
Поделиться в социальных сетях
Когда Варлаам крестится, он крестит в сердце своем пятно тоски, пятно жизни. Но ничем не стирается оно: ни пляской, ни иоканием, ни песней... И всего только у него утешения, что читать или петь: "Приидите ко мне все труждающиеся и обремененнии, и аз успокою вы". Он знает, что он не труждающийся, но он искренно думает, что он обремененный... Да еще подкрепляет он себя опиумом собственного изобретения: есть, дескать, какой-то пуп земли, где живут праведники и откуда его, горемычного, не прогонят. ...Не знаю, конечно, нужны ли такие люди, надо ли устроить так, чтобы они стали иными, или не надо. Не знаю. Одно только я скажу: эти люди — одна из замечательнейших, хотя, может быть, и печальных красок русской жизни. Если бы не было таких монахов, было бы труднее жить Мусоргскому, а вместе с ним — и нам всем...
Бездонна русская тоска. Но вдумываясь в образы, которые мне приходилось создавать на русской сцене, я вижу безмерность русского чувства вообще — какое бы оно ни было. Вот в "Хованщине" я вижу религиозный фанатизм. Какой же этот фанатизм сильный и глубокий! Холодному уму непостижимо то каменное спокойствие, с каким люди идут на смерть во имя своей веры. Стоят у стенки таким образом, что и не думают, повернуть ли им назад. Они головой прошибут стену и не заметят, что им больно... В "Псковитянке" Римского-Корсакова я изображаю Ивана Грозного. Какое беспредельное чувство владычества над другими людьми и какая невообразимая уверенность в своей правоте. Нисколько не стесняется Царь Иван Васильевич, если река потечет не водой, а кровью человеческой. (Шаляпин Федор. Маска и душа. Париж. 1932.)
Однажды Шукшин рассказал Буркову, как он думает закончить «Степана Разина»: "Казни Степана я не перенесу физически, признался Шукшин (он все-таки твердо решил сам сниматься, Разин — это было его). Будет так. Бредет по Руси странник, направляясь в монастырь Соловецкий, на беломорские острова, поклониться угодникам. А святой Зосима Соловецкий был покровителем казаков, так считали. Ведь сам Разин дважды ходил с Дона на богомолье в Соловки. Степан этого неведомого странника встречает как-то и дает ему в дорогу мешок с чем-то тяжелым, круглым. Наконец добирается паломник до Соловков. Говорит братии: просил меня помолиться за него, душу его, Степан Тимофеевич Разин. Ему отвечают: долго же шел, мил человек, коли атамана нет уже, казнен царем. А вот от него подарок монастырю, отвечает гость и достает из мешка золотое блюдо. Ярко блеснуло оно среди серых каменных стен монастырской трапезной. Оно блестело подобно солнцу. И свет этот золотистый был весел и праздничен... " (Тюрин Юрий. Кинематограф Василия Шукшина. Москва. Изд-во "Искусство". 1984).
"Во второй половине прошлого века из Черниговской губернии в станицу Надеждинскую переселилась семья Филиппа Ткаченко. Меньший из сыновей Ткаченко, Василий, страдал какой-то неведомой болезнью, покрывшей все его тело язвами... все это сказалось на психике ребенка, а затем и юноши, задавшегося целью отправиться в Киевские пещеры на поклонение святым мощам.
...Дорогу с гуртом от Ставрополя до Москвы он прошел босым и почти раздетым, этим испытывая и закаляя свое тело и дух. "Из Москвы Василий отправился пешком в Киевские пещеры, - сообщается в брошюре "Странник Василий", выпущенной в Санкт-Петербурге в 1903 году, - где молился у Святых мощей, прося святых Киево-Печерских Угодников направить его на путь правый, не оставить своим заступничеством и представительством перед Всевышним..."
"Со стоическим равнодушием перенося холод и непогоду, - говорилось в той же брошюре, - одетый в рубище, с непокрытой головой, босой, он за четыре года странствований исходил полроссии. Из Киево-Печерской лавры держал путь к Соловецкому монастырю, его видят в Москве, Тифлисе, Петербурге; он появлялся среди богомольцев в Новом Афоне, поклонялся гробу Господню в Иерусалиме... Проходил по городам и весям со смиренной поступью, с опущенной головой, со словами молитвы".
В 1910 г. в селе Надежда, Ставропольской губернии был построен новый храм на 70000 рублей пожертвований, собранные странником Василием. "...российский Почтовый союз выпустил почтовую открытку, где был запечатлен странник Василий у им возведенного храма. Текст гласил: "Храм во имя Знамения пресвятой Богородицы в честь Ангела Его Императорского Высочества Наследника Цесаревича Великого князя Алексея Николаевича в селении Надежда Ставропольской губернии построен усердием и на средства странника Василия".
Храмы села Надежда были разрушены в 30-е годы. Странник Василий (в последние свои годы - сторож в им возведенном храме) умер от голода в 1933 году". (Герман Беликов. Храмовое ожерелье. Ставропольские губернские ведомости, Ставрополь, 27.01.2004)
...Он приглашался на коронование императора Николая Александровича и императрицы Александры Федоровны. Присутствовал на торжествах в Тифлисе по случаю юбилея и присоединения Грузии к Российской Империи. Побывал в Ярославле на церковных праздниках в честь святителя Дмитрия Ростовского Чудотворца. Прибыл с царским придворным поездом в Саров на открытие останков Преподобного Серафима Саровского. Здесь к раке святых мощей Преподобного Серафима им жертвуется семисвечная серебряная вызолоченная лампада. Здесь же он удостоился приветствовать "Государыню Императрицу - Супругу и Матерь царя, давшую ему облобызать свои руки".
Странника Василия хорошо знали и великие князья - Петр Николаевич и Георгий Михайлович, рекомендовавшие его "охотником" в лейб-гвардии Егерский полк, роту его Императорского Величества, где он в 1895 году прослужил несколько месяцев.
"В Красноярск сегодня возвращается путешественник Александр Садыков, которого местные жители называют еще и божьим странником... 52-летний Александр Садыков, в прошлом рабочий-железнодорожник, знаменит тем, что прошел более 8000 километров по святым местам России. Почти двухлетний пеший путь православный паломник начал в Красноярске летом 2000 года, а завершил его в конце марта нынешнего года на Соловецких островах. На это путешествие Александр Садыков получил благословение Патриарха Алексия II и архиепископа Красноярского и Енисейского Антония.
Это не первый большой переход путешественника. Весной 1999 года он в одиночку, с иконой на груди, проделал путь от Красноярска до Москвы. Тогда в ходе своего странствия он побывал во многих монастырях." (Автор не известен. В Красноярске услышат рассказ "божьего странника". Телевизионная компания НТВ. 13.06.2002 г.)
"В Красноярск вернулся православный паломник Александр Садыков.Пешком он прошел более 8 тысяч километров - от нашего Покровского собора до Соловецких островов в Архангельской области. Александр Садыков сносил три пары сапог, подошвы и каблуки на которых менял десятки раз... Александр Сергеевич рассказывает о своем паломничестве в монастыри на Соловецкие острова, оно продолжалось два года. Паломник дал обет не пользоваться никаким транспортом и 8 тысяч километров прошел пешком. Питался тем, что люди добрые подадут, в основном - овощами, пил только минеральную воду в лучшем случае. Никакой инфекции Александр Садыков не подхватил."(Автор не известен. Паломник вернулся. Телевизионная компания "Афонтово". 13.06.2002 г.)
"Александр Садыков в пути - уже третий год... странник побывал в Киево-Печерской лавре, Сергиевом Посаде, Храме Христа Спасителя в Москве. С благословения патриарха Алексия Второго Александр Садыков подарил Соловецкому монастырю икону новомученика Омского и Тарского архиепископа Сильвестра. (Марина Степанова. Божий странник. Забайкальский рабочий, Чита. 25.01.2003)
"В последнее, самое длинное свое путешествие - на Валаам, Садыков отправился в июле 2000-го, а вернулся только через два года. Хотел еще побывать на Соловецких островах, нес туда икону замученного архиепископа Омского и Тарского Сильвестра - да не судьба. Икону эту ему передали в Омской епархии, просили пронести через всю страну, прикладывать ко всем святым местам и оставить на вечное хранение в Соловецком монастыре... Паломник передохнул с недельку, исповедовался, причастился, приложился к святым мощам, да и отправился в обратный путь - в Петрозаводск. Собирался оттуда податься на Соловецкие острова, но владыко Мануил, посмотрев на его плачевный вид, благословения не дал." (Любовь Рак. Божий странник. "Труд", Москва. 15.08.2002)
Поделиться в социальных сетях