Соловецкий концлагерь как театр абсурда: всепроникающее сумасшествие

"Во время пребывания моего в качестве врача-психиатра в Соловецком и Свирском концлагерях мне пришлось участвовать в медицинских комиссиях, периодически обследовавших всех сотрудников ГПУ,.. среди "начальства" психопатизированных личностей было больше, чем среди квалифицированных преступников". (Профессор И.С.)

Абсурд Соловецкого лагеря начинается со всадника на козле

"Вдруг въезжает через кремлёвские ворота какой-то лихой человек верхом на козле, держится со значением, и никто не смеется над ним. Это кто же? Дегтярев - заведующий Дендрологическим Питомником. Они выращивают экзотические деревья. Здесь, на Соловках.

Так с этого всадника на козле начинается соловецкая фантастика. Зачем же экзотические деревья на Соловках, где простое разумное овощное хозяйство монахов - и то уже загубили, и овощи при конце? А затем экзотические деревья при Полярном круге, что и Соловки, как вся Советская Республика, преображают мир и строят новую жизнь. Но откуда семена, средства? Вот именно: на семена для Дендрологического Питомника деньги есть, нет лишь денег на питание рабочим лесоповала..." (Александр Солженицын "Архипелаг ГУЛАГ". YMCA-PRESS, Paris, 1973.)

Соловки - страна чудовищных контрастов

... Мы делились опытом и впечатлениями лагерной жизни, которые во многом у нас были схожи.

— Соловки — страна чудовищно-жутких контрастов, — говорил он. — Я живу в Филипповой пустыни, где некогда спасался митрополит Филипп. Сейчас там находится зоопитомник, а для обслуживания его туда выделены самые подонки соловецкого населения, и то, что сейчас там творится, превосходит позор всякого публичного дома, всякого воровского притона.

Контраст между тем, чем было в течение веков это место, освящённое молитвами спасавшихся там праведников и многих тысяч паломников, и тем, что теперь там происходит, чудовищен, оскорбителен для каждого, в ком ещё живо религиозное чувство или хотя бы уважение к нашему историческому прошлому. А мне этот контраст представляется порой не случайным, а преисполненным какого-то глубокого значения: он словно символизирует наше всеобщее современное духовное и моральное падение, вопиет об искуплении, о спасении — не этих только жалких и случайных жертв нашего беспринципного времени, а всего многострадального русского народа, который когда-то было принято называть народом-богоносцем и который сейчас так глубоко пал, замученный и поруганный. Не в этом ли горниле греха и страданий — искупление, путь к очищению, на котором, может быть, мы снова обретём своего Бога...

— Вы знаете, — перебила я его, — та же аналогия напрашивалась и мне, когда я, приехав сюда, увидела превращённый в руины обезглавленный и обескрещенный Соловецкий кремль. Ведь я была здесь и раньше, до революции, и ещё видела его таким, каким он был прежде,.. когда монахи были ещё здесь полными хозяевами, а богомольцы и богомолки благоговели перед каждой чайкой, каждой веточкой незабудок.

Но ведь, в сущности, их благоговение было довольно элементарно: они приезжали в Соловки, как ездят в санаторий — для исцеления своих душевных и телесных недугов. В вашей Филипповой пустыни всегда была очередь перед камнем, который, по преданию, служил изголовьем преподобному Филиппу, потому что считалось, что стоит только обойти часовню посолонь с этим камнем на голове — навсегда исцелишься от головной боли. Такая детски наивная и чистая вера, конечно, трогательна и прекрасна, но всё же эти люди искали здесь лишь избавления от своих страданий, а не самоотречения и бескорыстного подвига веры, какие мы видим здесь сейчас. Потому что наряду с теми "подонками", о которых вы говорили, сколько здесь добровольных, стойких и самоотверженных мучеников и мучениц за веру, и ещё не известно, что перевесит в конечном итоге славной истории Соловков и послужит к их вящему прославлению — тот ли период существования монастыря, когда никто и не посягал на его святость и когда Соловецкий кремль выглядел таким живописным, нарядным и благополучным, — или когда теперь он стоит поруганный, обезглавленный и обескрещенный, в мученическом венце, безмолвным свидетелем всего, что здесь теперь творится. Не служит ли он символом того самого очищения через горнило страдания, о котором вы говорите, очищения веры от всего наслоившегося на неё, чисто бытового и граничащего с суеверием? А слепыми орудиями этого обновления и очищения веры оказываются ее гонители — так оно, впрочем, и прежде всегда было. Ведь, в сущности, и самый крест — этот символ христианства — в своё время был не более чем орудием позорной казни и самого кощунственного надругательства над Богом и Человеком, какое когда-либо было в мире...(Второва-Яфа Ольга. Авгуровы острова. Истина и жизнь. 1995. № 10. С.32-47. Цит. по тексту, размещенному в базе данных "Воспоминания о ГУЛАГе и их авторы", составленой Музеем и общественным центром "Мир, прогресс, права человека" им. А.Сахарова.)