"...после ухода большевиков я видел человеческие головы, простреленные из нагана на близком расстоянии. "...Пуля имела модный чекан, и мозг не вытек, а выпер комом..."
( Проф. Иван Солоневич
1958 )
"На Секирку вели пешком. Унылая дорога в полторы версты была утыкана черными рвами и полна упырями. Кругом болота и зловещий привкус смерти. С Секирки уж точно никто не возвращался. Сюда вели на расстрел, на последнюю пытку. А владыка видел премудрость Божию, определившую время и образ кончины каждого. Расстрел, например, полагался как последнее утешение измученным или тем, кому не хватало терпения, кого мог бы одолеть враг среди скорбей. Расстрел считался (по ангельским меркам) самой щадящей формой перехода в вечность, по сути, нечувствительной. Расстрельная команда красноармейцев в серых одеждах с винтовками выполняла то, что ей приказывали свыше: строила в ряд, пускала пулю в спину. В действительности, ангелы режиссировали все. И шагу не могла бы ступить расстрельная команда без приказа ангелов упокояющих, херувимов погребающих." (Архиепископ Иоанн (Береславский). Святилище Распятого Агнца. Москва, 2001 г.)
Тридцать восемь лет прошло с тех суток, когда утром я получила открытку со штампом УСЛОНа, датированную 24 октября 1929 г. и подписанную самым милым для меня детским прозвищем: "Твой пёсик-братик", а вечером ко мне пришел Ю.Н. Нелидов с роковой вестью о массовом расстреле, происшедшем в Соловках в ночь с 28 на 29 октября. Целый месяц я переходила от надежды к отчаянию (никаких официальных сообщений не было), и лишь найдя сестру Н.М. Путиловой и прочитав письмо последней, я поняла, что надежды нет... Среди многих утрат и крушений в моей жизни это горе — самое долговечное. (Аксакова-Сиверс Татьяна. Семейная хроника. Т.А. Аксакова-Сиверс. Париж: Atheneum, 1988.)
Отдел 3. Статья 195.
Лица, против которых имеет быть употреблено оружие, о начале действия им предупреждаются в пределах возможности.
"Положение о Соловецких лагерях особого назначения ОГПУ". 2.10.1924 г.
"После Горького на Соловки будто бы послали следственно-карательную комиссию с заданием набрать «300» и пустить их «в расход». Тут без сомнения подразумевается так называемый «Соловецкий заговор», особо широко расписанный Никоновым в разных местах его книги. Под его пером «заговор охватывал до 60 процентов заключенных», т.е. включал и шпану. Среди расстрелянных в ноябре «руководителей заговора» был ряд приятелей Никонова. Посвящая его в существование «заговора» они, тем не менее, не предложили ему участвовать в нем, а ведь Никонов был одним из двух возглавителей крестьянского восстания в Нижегородской губернии, ряд лет скрывался под фамилией Дубинкина и получил расстрел с заменой по амнистии Соловками. После с Белбалтлага бежал в Финляндию. Да такому человеку самое место быть в штабе заговорщиков, а он о кроликах в Пушхозе душой болеет.
«В одно июньское утро (1929 г.) ...Петрашко рассказал мне подробно об обширном заговоре среди каэров... Заговор охватывал весь лагерь, включая Кемь... «Активным участником я вас не приглашаю — нас уже достаточно, чтобы захватить этот курятник»... В конце лета... организация провалилась от оплошности одного из участников... Свыше двухсот заговорщиков сидели в изоляторе, между тем заговор охватывал более 60 проц. лагерного населения... Заговорщики не выдали никого... 22 ноября 1929 г. 63 из них были выведены из «Святых ворот» и расстреляны на монастырском кладбище... Сто сорок остальных были расстреляны немного позднее под Секирной горой... Расстреляли их без санкции Москвы, а по лагерным приказам провели умершими от уже свирепствовавшего тогда тифа» (Никонов).
Несколько иную версию о «заговоре» передает Отрадин-Андреев в НРСлове от 23 июля 1973 года в статье о лицеистах:
«В 1929 году, в конце зимы (т.е. в конце апреля — в начале мая по тамошнему климату. М.Р.), когда соловчане... считают недели, оставшиеся до открытия навигации, до посылок и писем... неожиданно пошли аресты. И как-то необычно для Соловков, зловеще, ночью, тихо, чтобы не будить спящих рядом. Арестовали что-то больше пятидесяти... главным образом, из «бывших». По лагерю зашелестело: «Заговор». Но я уверен, как уверены были почти все окружающие, что никакого заговора не было. Он существовал только на бумаге, в «деле», был специально выдуман зарабатывающими медальки. Случайно, уже в другом лагере, узнал потом, что в конце лета или осенью в Соловки приехала специальная «команда» чекистов в высоких чинах: это были исполнители смертных приговоров. Они и расстреляли, как говорили, человек сорок... но кто попал в это число, не знаю».
Близкую с этой версию и с большими подробностями приводит Олехнович, сам в этом 1929 году находившийся в кремле:
«Весною неожиданно арестовали более семидесяти человек. Шопотом, по углам, со страхом передавали: — Раскрыт заговор. Хотели захватить пароход... Через несколько месяцев около тридцати человек из арестованных выпустили. Выглядывали они так, что жалко было на них смотреть. Никто из них, как мы не допытывались, ни словом не обмолвился о том, в чем их обвиняли и как допрашивали в ИСЧ. Видно, получили грозное предупреждение молчать. Как-то осенью, заглушая обычный крик чаек, прорвался надрывный вой собаки Г.-ского... Пес шестым своим чувством предугадал судьбу хозяина и завыл... Работники ИСЧ выводили из изолятора «заговорщиков» на расстрел в нижнем белье, связанными попарно: правая рука одного с левой рукой другого. Расстреливали на кладбище за кремлем в темноте, при фонариках, в затылок, работники ИСЧ и командир охранного полка Дегтярев (Относительно Дегтярева Олехнович как бы подтверждает написанное Солженицыным и опровергает обратное утверждение Отрадина в НРС. М.Р.). В такие обычные для Соловков часы расстрела в женбараке гасили свет и из окон второго этажа охотницы наблюдали «технику палачей». Потом, (надо полагать, с лета 1930 года. М.Р.) расстрелы перенесли в дезинфекционную камеру внутри кремля, в нескольких десятках метров от изолятора. Расстрелы оттуда были неслышны и невидимы. Затем приезжала подвода из сельхоза и ротные, нагрузив ее трупами, отвозили их в братскую могилу...
Из всех этих выписок с несомненностью следует лишь одно: аресты для «заговора» начались еще до приезда Горького и с ним в связь поставлены быть не могут. Не из-за Горького прислали на Соловки «следственно-карательную комиссию», а чтобы проверить, утвердить обвинения и расстрелять: по Олехновичу и Отрадину — 40 человек, по Никонову — 63 на Онуфриевом кладбище и 140 под Секиркой и по Солженицыну — 300 человек. В НРСлове от 29 сентября 1974 г. Отрадин поясняет, что: «К 1929 году техника расстрелов была давно разработана... и существовали твердые правила приведения приговоров в исполнение» — и потому расстреливать «заговорщиков» не могли те лица, на которых указали Солженицыну соловчане. Не утверждаю, но подозреваю, что поводом «дела о заговоре» мог послужить доклад Альбрехта, о содержании которого коллегия ОГПУ, конечно, узнала в тот же день, что и Сольц, и немедленно шифром приказала соловецкому ИСЧ, чтобы начинала «контратаку» — создавала доказательства, в сколь опасной обстановке она работает и тут, дескать, в белых перчатках с заключенными не справишься; вот смотрите, что они готовили — восстание! (Михаил Розанов. Соловецкий концлагерь в монастыре. 1922 – 1939. Факты – Домыслы – «Параши». Обзор воспоминаний соловчан соловчанами. В 2 кн. и 8 ч. США: Изд. автора, 1979.)
Поделиться в социальных сетях