"Как бы себя ни называли те, кто вот уже почти столетие руководят Российской Федерацией, ЧеКа остается бандой кровавых палачей и убийц, на совести которой – миллионы Ваших соотечественников."
( Барон Александр фон Ган, 2015 )
Примечание. Настоящая глава не вошла в книгу «Соловки» исключительно из-за того, чтобы сократить расходы по изданию. Дальневосточный Отдел Росснационалистов нашел необходимым поместить эту главу в настоящем издании, как интересный материал, характеризующий натуру тиранической, коммунистической власти в России.
Конец июля 1926 года. Соловки... Ясная, тихая, короткая приполярная ночь уступает место приближающемуся дню. Вся соловецкая природа пребывает еще в состоянии полного покоя. Все блаженно отдыхает от ужасов дневной соловецкой каторжной жизни. Безмолвный многовековый соловецкий лес не шелохнется: он тревожно готовится стать свидетелей новых ужасов наступающего каторжного дня. Снова видеть безрадостных, изнуренных людей и издевательства над ними, опять слышать плач и стоны избиваемых лесорубов.
Ты, седой соловецкий лес, немой свидетель тех кошмарных деяний, которые творятся на всей громадной площади, тобой занимаемой. Под сеянью твоих сосен и елей происходит бесчеловечное истребление людей, но ты, могучий, седой соловецкий лес, к прискорбию немой свидетель. Много, много слез и крови пролито на твоих многочисленных «лесосеках». Огромный "СЛОН" (Соловецкий лагерь особого назначения), расположившись своим громадным туловищем не только на Соловецких островах, но и на материке, спит крепкой сном, изнуренный тяжелыми каторжными работами прошедшего дня.
Обитатели коммунистической каторги, а в общероссийской применении—«соловчане», спали безмятежным сном, находясь в неведении о том, что уже три дня тому назад шеф «СЛОHa», обер-палач и тиран всех россиян, товарищ Дзержинский испустил свой дух, и это чудовищное страшилище, этот апокалипсический зверь представляет сейчас жалкий, бездыханный труп. Если бы эта радость была известна соловчанам, то из уст многого множества вырвалось бы восклицание радости и удовлетворения, но известие это оставалось тайной для соловчан до дня его похорон.
...В это время среди соловчан были разговоры: почему держали в секрете смерть Дзержинского? Случайные события, которая произошли тогда и о которых я хочу рассказать, проливают свет: почему смерть Дзержинского держалась в секрете. Это описание я предлагаю вниманию тех, кто интересуется тайнами коммунистического органа красного террора ОГПУ.
Тихую ночь сменило утро 22-го июля.
Пронзительный, продолжительный, пятнадцатиминутный гудок для подъема огласил соловецкий лес и пронесся далеко, далеко в море. Соловецкий Кремль, это голова и туловище «Слона», зашевелился, как муравейник, готовясь к новой тяжелой дневной работе. В это время я работал в лесничестве. Незадолго перед этим меня перевели с лесозаготовок, куда я был послан за нежелание написать что-либо из моих воспоминаний для помещения в журнале «Соловецкие Острова». В лесничестве я состоял в роли старшего рабочего по лесоочистительным работам и жил в лесничестве.
В утро 22-го июля по второму гудку для поверки и разводи на работы, я отправился в Кремль для встречи рабочих.
На «сучки» были назначены только «политические» — анархисты.
После двух часов работы — привал. Анархист Быстров-Гаррах спрашивает меня: — Вы слышали, ваше превосходительство, о вчерашнем происшествии?
— Нет, не слышал,— говорю. — Да о чем?
— Вчера в Савватьево расстреляли пять человек каэров.
Я начал задавать ему опросы, а другие вставляли свои и мы выяснили, что были расстреляны: генштаба полковник Окерман, мой однокурсник по академии, полк. Васильев, барон Остен-Сакен, полковник Чернышев и крупный коммерсант Гривопотский...
Переменчивая судьба, порою злая и коварная, порою доброжелательная и милостивая подвергла меня новому тяжелому испытанию, но благодаря ему я имел случай открыть тайны приема кошмарных злодеяний, которая творят красные палачи, и, между прочим, разгадать случай расстрела пяти каэроэ в Савватьево.
1-го сентября начальник УСЛОНа Эйхманс спровоцировал пожар, каковой приписал моей небрежности на лесоочистительных работах и в наказание отправили мена в штраф-изолятор на г. Секирной. (Этот случай, как и само место наказания подробно описан автором в книге «Соловки» стр. 139-153),
Вместе со мной были в заточении два видных чекиста Шпеликов и Асафов.
Шпеликов был отъявленнейший зверь-садист. Он рассказывал многим о своих зверствах с особым бахвальством, с утонченным злорадством; с мельчайшими подробностями он рассказывал, как изнасиловал своих двух родных сестер-барышень.
Асафов был иного типа. Он происходил из интеллигентной семьи и получил законченное среднее образование. В ГПУ занимал ответственный пост, а потом раскаялся в своих злодеяниях, за что был подвергнут гонениям, ссылке на Соловки, а там и на Секирную. Он много рассказывал из практики органов ГПУ. Его рассказы были критически разоблачающего характера, правда, он был человек нервный.
...Как-то он, в порыве раскаяния, падает мне в ноги и просит меня от лица всех простить его...
Поделиться в социальных сетях
Одежды вечером, когда были расставлены нары, наша четверка (группа для согревания) уселась в углу на нарах, прижавшись спинами друг к другу для согревания. Асафов был в моей четверке. Начали полушепотом вести беседу.
Асафов и спрашивает: — А помните расстрел пяти каэров?
— Да, помню.
— А что, вы думаете, это был побег?
— Не знаю, —говорю, — разно говорят.
— Никакого побега не было, а все было спровоцировано, чтобы только произвести расстрел.
— Это почему же так?
Асафов уклонился от ответа и продолжал: — Может быть помните, 19-го июля ночью умер Дзержинский, 21-го был произведен расстрел, а 23-го были похороны Дзержинского. Кажется мне, а может быть и вы помните — до самого дня похорон на Соловках никто не знал о смерти Дзержинского?
- Да, помню, об этом странном явлении были разговоры, но при чем же тут расстрел и смерть Дзержинского?
— А вот, именно, при всем и самом главном. Мы, чекисты, расстреляли пять каэров чтобы выполнить наш традиционный чекистский, товарищеский обряд—принести жертву в память умершего заслуженного чекиста.
— Да не может быть?— усомнились мы.
— Я вас. уверяю! Я сам участвовал в облаве и расстреле этих пяти человек; я служил тогда в надзоре в Савватьево.
Далее он рассказал кошмарно-жуткую историю. Передаю его рассказ.
Поделиться в социальных сетях
Через два часа после смерти Дзержинского, Эйхманс получил уже известие об этом. Пригласил к себе на квартиру чекистскую головку (Васькова, Питерса, Кучьму и др.) и начали справлять тризну по умершем начальнике.
Во время попойки, вечером 20 июля, Эйхманс напомнил Кучьме, что им надлежит выполнить традицию чекистского обряда: произвести расстрел в честь усопшего. Совместно выработали план, как это провести, чтобы комар носа не подточил, так как умерший—лицо высокое, сам шеф ГПУ, то, следовательно, и в жертву надо принести не какую-нибудь шпану, а сортом повыше. Вот и наметили поименованную уже пятерку. Кучьму тут же отправили в Савватьево; он вызвал там ротного командира, в роте которого находилась эта Пятерка, и дал соответствующие указания ротному. После вечерней поверки ротный призвал этих несчастных пятерых, обреченных уже в жертву и говорит:
— Завтра вы не пойдете в лес работать, а сейчас отправляйтесь на ночь на рыбалку и наловите для меня рыбы. Урок вам наудить два... (не разборчиво). Возвращайтесь тогда, когда выполните урок.
Эти несчастные обрадовались, что избавятся на завтра от тяжелой работы в лесу, быстро собрались и пошли. Лишь г. Гривопотский заявил ротному, что он не может ходить, — у него болят ноги. Ротный набросился на него с криком, называя его симулянтом и пр. Бледный Гривопотский поплелся кое-как на озеро.
Удили всю ночь, ничего не поймали. Рыба не клюет. Утром отправили одного с донесением к ротному. Ротный набросился на посыльного и приказал перейти на другое озеро — ближе к морскому берегу.
После этого ротный командир позвонил по телефону в Макарьевский скит и доложил веселящемуся начальству, что дичь для расстрела готова. Сейчас же Эйхманс дал тревогу в Кремль с вызовом всего надзора и дивизиона красноармейцев для поисков бежавших арестантов. Когда вызванные по тревоге части проходили на Савватьево мимо Макарьевского скита, Эйхманс лично отдал приказание, что, как только заметят беглецов, расстреливать на месте. Рассыпались в цепь и сошли лесом к известному заранее озеру.
Первым вышел на опушку леса к озеру надзор в числе 50 человек; видят — около лодки 5 человек: двое сидят в лодке, а трое стоят с удочками в руках, заброшенными в воду.
Надзор открыл с опушки леса частый огонь. Несчастные жертвы, обезумев от ужаса, подняли крик. Частая стрельба из пятидесяти винтовок не умолкала. Все обреченные быстро пали, сраженные пулями. Надзор, а затем красноармейцы бросились с криком к своим трофеям.
Трое еще были живы. Сам Эйхманс и Кучьма собственноручно пристрелили их. Чекист Вовонин заметил, что Окерман лежит на спине с открытыми глазами, обругал его трехэтажной площадной бранью и начал штыком выкалывать глаза сначала медленно один, а затем другой. Его примеру последовали, чтобы отличиться в глазах высокого начальства.
Совершив этот «традиционный» товарищеский ритуал, чекисты во главе с Эйхмансом отправились к нему на квартиру продолжать тризну.
Вечером были вызваны из Кремля женщины-арестантки «для мытья полов». Эти несчастные жертвы были вынуждены участвовать в похоронной оргии озверевших соловецких чекистов.
Заканчивая рассказ об этом кошмарном случае, чекист Асафов добавил: «Мне раньше приходилось участвовать в таких жертвоприношениях, напр. в Минске, Смоленске. Такой обряд мы выполняли только в память видных заслуженных чекистов.»
Мы, видевшие своими глазами на Соловках всевозможные зверства и изуверства, усомнились, чтобы подобное было там в России и задали ему вопрос: «Неужели это так было?» Асафов категорически ответил: «Верьте, не верьте, но это так!»
Итак, дорогие читатели, верьте, или не верьте моему повествованию со слов очевидцев — участников, но сами участники утверждают, что это было так.
Из истории всех стран и народов мы знаем, что в период варварства вместе с умершими деспотами и предводителями хоронили их жен, слуг, и приближенных, но тогда — это был народный культ. Но чем же объяснить допустимость варварских злодеяний в наш культурный двадцатый век? Объяснение этому одно — прогрессирующий моральный упадок, когда люди погружаются все более и более в мелкий животный материализм.