Карцер в Соловецком кремле. Воспоминания Карла Штайнера.

Лейтенант НКВД Бардин бродил по коридорам, как тень, открывал глазок и наблюдал за нами, чтобы поймать на каком-нибудь "преступлении", за которое можно наказать. У этого тридцатилетнего высокого и сильного палача со светлыми волосами было запрещено всё: громкий смех, чтение вслух, хождение по камере в обуви. Все это были "серьезные преступления", за которые он наказывал различными способами. То лишал права на прогулки, то запрещал писать письма или делать покупки в тюремном магазине, то бросал в карцер.

Карл Штайнер. "Воспоминания о Соловках и СЛОНе"

1. Кемь. Кемский пересыльный пункт.
2. В тюрьме на Соловецких островах. Кремль.
3. На острове Муксалма
4. Карцер в Соловецком кремле
5. Смерть Станко Драгича
6. Расстрел монахинь
7. Эвакуация с Соловецких островов

Карл Штайнер родился 15 января 1902 года в Вене. Вступил в союз коммунистической молодежи (Вена, 1919). Арестовывался в Югославии и Франции. В Вене организовал подпольную типографию. По заданию югославской компартии приехал в Советский Союз для работы в Балканской секции Коминтерна (1932). Арестован 4 ноября 1936 года как немецкий шпион и приговорен к 8 годам тюремного заключения. Сослан в Соловки в 1937 году. В 1939 году соловецким этапом отбыл в Норильлаг. (По мат. красноярского общ. "Мемориал")

О Карле Штайнере

Карцер в Соловецком кремле

В тюрьме был строгий режим изоляции. Охрана хотела любой ценой пресечь всякую связь между камерами. Мы были под наблюдением день и ночь. Тем не менее, нам удалось преодолеть эту изоляцию. В туалете висела керосиновая лампа. Однажды мы заметили, что она висит криво.Когда охранник удалился, я осмотрел её и нашёл записку. Я быстро сунул ее в рот. Когда мы выходили из уборной, нас часто обыскивали и отнимали бумагу, которую мы могли использовать в других целях. Вернувшись в камеру, я пошел в угол, чтобы меня не видно было охраннику, вытащил записку и прочитал: "Дорогие товарищи, в 102 камере двадцать человек. Это…», - а затем список имен этих двадцати. Мы написали им ответ и спрятали в фонарь. Таким образом связались две камеры. Мы информировали друг друга о новых процессах и арестах и слали свои новости. Это была единственная возможность хоть как-то узнать, что происходит в мире. Нам удалось заполучить один запачканный листок бумаги, который, вероятно, был брошен охранником в туалете. Из этого клочка газеты мы узнали о боях русских с японцами у озера Хасан. Связь работала хорошо. Но однажды на выходе из туалета нас раздели догола и тщательно обыскали. Конечно, у меня нашли регулярную почту из соседней камеры. Отвели меня к Бардину и, разумеется, он захотел узнать, откуда у меня записка.

-Я нашел ее в туалете, - ответил я.

Бардин мне не поверил и наказал меня десятью днями карцера в два захода. Ни один энкаведешник не мог наказать зэка карцером более чем на пять дней. Для этого он должен был получить одобрение «сверху». Но Бардин поступил таким образом: меня на пять дней посадили в карцер, потом на один день возвратили в камеру, а затем он отправил меня обратно ещё на пять дней. Скотина! Так прервалась наша связь с соседними камерами.

По возвращении из карцера друзья сообщили мне, что я получил 100 рублей. Долгое время у меня не было никаких известий от жены и я был счастлив. Это было единственное доказательство того, что жена на свободе. Когда в нашей камере появился надзиратель, я спросил его о денежном переводе на 100 рублей, пришедшем в мое отсутствие.

- Для тебя денег нет, - ответил он.

Было ясно, что деньги возвратили жене (Прим.Ред. Скорее всего деньги присвоило начальство. О такой практике неоднократно говорили многие соловецкие заключенные.), и за это надо было "благодарить" Бардина. Через долгое время от жены пришло письмо и фотография дочери. Жена писала, что ребенок заболел и умер. Я сидел в углу, без всяких мыслей. Это письмо было передано мне очень быстро, даже ни на одну минуту не было задержано цензурой. Позаботился об этом Бардин. После этого, будучи на Соловецких островах, я ни разу не получал писем от своей жены.

Бардин изобретал каждый день новые пакости. Он уже не знал, как ещё нас помучить! Однажды он приказал, чтобы камеру проветривали только два раза в день по 15 минут в присутствии охранников. Заключенные не имели права сами открыть окно. В камере было невыносимо жарко, снимать одежду бвло запрещено. Мы купались в поту, были мокрые насквозь. На все наши просьбы о продлении проветривания следовал отказ. Духота была такая, что люди падали в обморок. Я решил что-то сделать. Когда пришло время для прогулки, я сказал охраннику, что я болен, и попросил остаться в комнате. Когда все вышли во двор, я схватил кружку, которая использовалась для питья, и бросил ее в стекло. На острове, на котором была полная тишина, это было, как настоящий взрыв. В камеру прибежали 15 солдат, которые набросились на меня и отволокли в карцер. Через два часа меня привели к Бардину. Он сидел перед своим столом, расставив ноги, уперев руки в колени, и, когда я вошел, заорал: - Это что, восстание, да? - Я удивленно посмотрел на него. - Говорите, признавайтесь, я все знаю! - Что вы, какое восстание? - Какое восстание? Таким образом вы дали сигнал для начала. Немедленно признайтесь, в противном случае вы сегодня же будете на острове Секирная гора, - пригрозил Бардин. (Прим.Ред. Здесь и далее, говоря о Секирной горе, Карл Штайнер вспоминает слухи и легенды, которые ходили среди заключенных о штрафном изоляторе на Секирке. Сам К.Ш. очень верно говорит о полной информационной изоляции узников, которая собственно и стала причиной несоответствий в его рассказе о Секирной горе. Очевидно, что сам К.Ш. на горе и поблизости не был.

Иногда, когда мы были в конфликте с охраной, они угрожали нам, что пошлют нас на Секирную гору. Это был удаленный остров, на котором был только маяк с одним охранником. Там заключенных убивали, а тела бросали в море. (Прим.Ред. Секирная гора, не отдельный остров, и находится на относительном удалении от моря. Там располагался отряд охраны. Убитых заключенных закапывали в безымянных могилах на склоне горы)

- Можете делать со мной все, что хотите, у вас есть власть. Но я говорю вам, что никакого сигнала ни для какого восстания я не давал. Я просто не хотел задохнуться в камере, я хотел воздуха, а вы не даете его нам, - ответил я Бардину. Долго мы переливали из пустого в порожнее, он требовал признаться в сигнале к восстанию. Когда он устал от уговоров, то написал протокол о том, что произошло. Я снова был заключен в карцер. Через пять дней я вернулся в камеру. Все были счастливы, что я легко отделался. Они ожидали худшего. После этого инцидента нам позволили открывать верхние окна по своему усмотрению. Вебер подошел ко мне и энергично пожал мне руку.

Прошло три месяца. Однажды ночью меня разбудил охранник и приказал одеваться. Все были в ужасе, когда меня забрали из камеры. Я и сам думал, что мой последний час настал. Это было время процесса над Бухариным, Рыковым и Пятаковым. Массовый террор имел страшный размах. В тюрьмах и лагерях были расстреляны десятки тысяч человек.

Меня вывели во двор, там стоял грузовик, рядом с ним начальник тюрьмы и несколько солдат. Приказали мне подняться на грузовик. Со мной посадили четырех вооруженных солдат, приказали мне лечь на пол и накрыли меня брезентом. По дороге я думал о своей жене, о её страданиях. Дочь наша умерла, а теперь ей предстоит услышать ещё и о моей смерти. Ей, конечно, объявят, что я сам заболел и умер. Не имеет значения, что ей скажут, главное, что мучения закончатся. Я старался быть безразличным ко всему, но не получалось.

Желание жить было сильнее.

Я думал о том, как долог путь до Секирной горы, мы должны приехать в Кремль, а затем сесть на моторную лодку. (Прим.Ред. От Кремля до Секирной несколько километров по дороге. Обычно заключенные шли туда пешком.) Но как меня в такой темноте перевезут морем? Это невозможно. А могут меня просто выбросить в море, зачем везти меня так далеко? Пока я размышлял, мы прибыли в Кремль. Солдат поднял брезент и приказал: - Вставай! - Я не двигался. - Вставай, сукин сын! - Я не мог встать.- Эй, ты! Что это такое? Помер, что ли? - крикнул солдат. Я молчал. Тогда солдаты схватили меня за ноги и голову, и свалили с грузовика. Один схватил меня за воротник и потащил, как какой-то мешок в комнату и бросил на пол. Я лежал неподвижно, с закрытыми глазами, но не думал, что удастся уснуть.

Разбудили меня уже днём. Передо мной стоял начальник тюрьмы, который принимал нас, когда мы прибыли в 1937 году. В руке у него был лист бумаги. Мне зачитали решение Главного Управления тюрем в Москве, в котором меня осуждали за хулиганство, потому что я сломал два окна и оскорблял представителя НКВД. Мне дали 20 суток карцера и штраф в 44 рубля за разбитые окна. То, что мне зачитали, я должен был подписать. После этого меня отвели в подвал корпуса в коридор с 20 клетками. Раздели меня до нижнего белья. Вместо обуви дали мне лапти, плетеные из древесной коры, и бросили меня в карцер. Я должен был пролезть на четвереньках через нижнее отверстие в железной решетке. Здесь был каменный пол, тесная клетка не имела окон, над железной решеткой день и ночь горела маленькая электрическая лампочка. В камере было очень сыро и холодно, я должен был постоянно двигаться и делать упражнения руками. Но долго я не выдержал, быстро устал. Утром охранник принёс мне паек на целый день – 300 граммов хлеба и кружку кипятка. Вода меня немного согрела. Каждый пятый день я получал литр супа. Ночью я не мог согреться на узкой койке. Чтобы согреваться собственным дыханием, я закутал голову своей рубашкой. – Это что за чучело? – услышал я голос Бардина перед дверью карцера. – Холодно, и я закутался рубашкой, чтобы согреться, - отвечал я. – Ну, на то и карцер. Снимайте рубашку с головы, или я вас догола раздену, - закричал он.

Я был в карцере одиннадцать дней. Были у меня посетители: начальник тюрьмы, полковник и генерал НКВД. Это была какая-то комиссия. Они спросили меня, за что я был арестован. Я им высказал всё, что накипело на душе. Я сказал им, что я зарубежный коммунист, я сидел и за рубежом в тюрьме за коммунистическую деятельность, но нигде я не испытывал такого ужасного террора, как в этой тюрьме.
– Хорошо, хорошо, мы посмотрим,- говорил некий генерал и советовал мне не нарушать тюремный режим. Мне стало легче, когда они ушли. Я не сдержал свой гнев и сказал им правду в лицо. Через несколько часов меня перевели в другую камеру в том же коридоре, в ней было маленькое окно, деревянный пол, и она была в два раза выше. Там я отбыл остальную часть наказания. Меня радовало, что я им всё высказал.

Прошло двадцать дней. Никто не освобождал меня из карцера. Постучал сам. Дежурил самый плохой охранник. Когда он приносил мне кипяток, то, не зная, как бы мне напакостить, дул на воду, чтобы она остыла. (Прим.Ред. Этой фразой К.Ш. ярко передает степень психического дискомфорта заключенного. Многие сидевшие в СЛОНе отмечали, что такое мелочное и придирчивое давление создает сильнейшую нервозную атмосферу внутри тюрьмы, способствующую подавлению личности). Он спросил меня, почему я стучу. Я объяснил, что мое время истекло.
— А ну не стучи, - сказал он. Я был настолько разъярен, что начал кричать.
— Не кричи, а то надену смирительную рубашку. (Прим.Ред. Это угроза, которую никогда на Соловках не использовали. Штайнера просто бы избили.)
Я начал кричать и стучать сильнее, требуя, чтобы меня выпустили. Это услышал дежурный офицер и спросил, в чём дело. Я ему объяснил.
— Подождите немного, я посмотрю, что можно сделать.
Офицер вскоре вернулся и принес мне порцию супа и кусок хлеба.
— Ешьте. Сейчас никого из администрации нет, и мне никто не приказывал отпустить вас сегодня, - сказал он.

Только ночью меня отпустили из карцера и привели на второй этаж того же здания в камеру с восемью кроватями. Показали мне кровать, которая была застелена и покрыта одеялом.
— Ложитесь тут и спите.
Во сне я ощутил, что кто-то меня толкает. Около меня стоял тот же офицер. Он приказал мне одеться. Я посмотрел в окно и увидел, что было еще темно. Я спросил, почему меня разбудили.
— У вас будет время выспаться, - ответил он и отвёл меня в то же здании, где мне был зачитан приговор за разбитое окно. Он передал меня одному из солдат... Разъяснилось, почему меня своевременно не выпустили из карцера. В Кремле я был «чужак» и ни один дьявол не позаботился обо мне, а на острове Муксалма забыли о моем существовании. Если бы я сам решительно не потребовал, чтобы меня отпустили, неизвестно, на сколько дней я мог бы остаться в карцере.
— Что это с тобой? На человека не похож – весь оброс и грязный, - удивлялся солдат, которому меня передали. Я молчал. – Ладно, пойдем.

Во дворе нас ждала повозка, запряженная лошадьми. Я должен был лечь, солдат накрыл меня какой-то панёвой. Удивило меня, что он был без оружия. Мы ехали медленно. Остановились на полпути. Солдат снял панёву с моей головы и любезно спросил, как я себя чувствую и не голоден ли я. Я потерял дар речи, так удивило меня поведение этого человека. – На, ешь, - дал мне большой кусок хлеба. Я ел. Слезы капали на хлеб. Я так сидел долго, пока мы не увидели Муксалму. Тогда солдат предупредил меня: - Браток, давай ложись, а то, если увидят, не сносить мне головы.

Я пришёл в старую камеру. Мои друзья были уведены в уборную, и когда вернулись, приняли меня за новичка. Когда охранник закрыл дверь, стали спрашивать обычные вопросы, которые задаются новичку,.. но тут узнали меня. Они были поражены. Мое лицо было изможденным, небритым. Я был грязным с головы до ног. В карцере я не получал ни капли воды для мытья, ноги опухли, стали как у слона. Во время завтрака каждый отломил кусок от своей части и предложил мне. Я не хотел брать. Я рассказал им о необычно хорошем солдате, который дал мне хлеба. Они же рассказали, что думали обо мне. Большинство считали, что меня увезли на гору и там расстреляли. Но некоторые предполагали, что мне позволили вернуться на родину. Их предположения меня не удивили. Заключенные склонны думать о крайностях: либо смерть, либо свобода.

Карл Штайнер. Воспоминания о Соловках. На правах рукописи. Перевод Наталии Рымко. Комментарии Юрия Серова. Москва. 2013.

Кроме этого...

Судьба Карла Штайнера была тесно связана с судьбой Иосифа Бергера. Они вместе сидели в Соловецкой тюрьме, вместе прибыли в Норильлаг, вместе были осуждены в 1943 году, вместе отбывали ссылку.
• Отправляя узников в Соловки, коммунисты изображали видимость судебного правосудия. Большинство соловецких заключенных на пресловутых "судах" получали сроки по статье 58 УК СССР.
• История Соловков - фантастический эпос, в котором чудеса и легенды соседствуют с горем и трагедией. Невероятная история жизни и спасения в Соловках Фанни Каплан, стрелявшей в Ленина, яркое тому подтверждение.