"Я - зэк. Это моя национальность, биография, вера."
( Владимир Буковский. 2007. )
Греческий историк Полибий (201–120 до н.э.) указал способ передачи информации на расстояние при помощи сигнализации. Он использовал квадратную табличку размерами 5 х 5 клеток, куда выписывалась 24-буквенная греческая азбука. Передача велась сигналами, указывающими последовательно координаты нужных букв на расстояние видимости. Данный вид кодирования изначально применялся для греческого алфавита, но затем был распространен на другие языки. Для связи через стены тюремных камер, заключенными использовался звуковой сигнал - стук в стену.
"Современный читатель, давно уже знающий, что во всех темницах политические заключенные перестукиваются друг с другом, едва ли поверит, что я, полгода действовавший со своими друзьями в Москве и почти полгода живший за границей, ничего и не подозревал об этом. А между тем это было так! Ведь это мы изобрели и ввели в практику перестукивание, хотя, может быть, оно употреблялось и до нас декабристами, петрашевцами и т. д. Но они не оставили традиции, и мы должны были все изобретать самостоятельно и вновь." (Морозов Николай. Повести моей жизни. 8. Тук, тук, тук! Биографии и Мемуары. Изд-во "Наука". Том 2. 1965)
В тюрьме первыми стали использовать стук в стену камеры декабристы. "Честь этого эпохального открытия принадлежит Михаилу Бестужеву, который, находясь в Алексеевском равелине Петропавловской крепости, в 1826 году придумал перестукиваться через стены одиночных камер с товарищами. И именно по квадратной буквенной табличке."
Из полной таблички "...народники выбросили две буквы «Й» и «Ь», сделав ее 28-ми буквенной. Именно такой алфавит получил в российском подполье название «тюремной азбуки» и большинство авторов пишут как раз о нем. Но все зависело от личного опыта. И если первые пять строк таблицы никем не оспариваются, то в последней строке появляются разночтения. Так, проходящий по «процессу 193-х» чайковец Сергей Синегуб сообщает о 29-ти буквенной азбуке (последняя строка: «ы, э, ю, я»). А известный социал-демократ Владимир Акимов привел окончание таблички в виде: «ы, ь, ю, я, Ъ», что вообще ни с какими другими документами не согласуется. Большинство же революционеров писало об 28-ми буквенной азбуке (см. рисунок).
Почему же мы так подробно останавливаемся на этом давно решенном вопросе? Дело в том, что народники заложили традиции не только перестукивания в тюрьме, но и первыми применили все известные революционные шифры. Для построения их они использовали, в основном, тридцатибуквенные алфавиты. Причем буква «Й» почти всегда ставилась ими в конце азбуки. Однако в более поздний, социал-демократический, период российского подполья большое распространение получила шифровальная азбука в 28 букв. И правильно истоки этой традиции искать опять же в народнической эпохе. Обратим внимание и на то, что несмотря на наличие определенных орфографических правил употребления твердого знака в конце слов, народники их постоянно игнорировали." (Синельников Андрей. Шифры и революционеры России. Онлайн-издание. Цит. по: www.hrono.ru 24.12.2000.)
"На наших собрания зачитывались или получались для прочтения отдельные номера «Социалистического вестника» (нелегального органа с.-д.) и «Революционной России» (нелегального органа партии эсеров). Из них, кроме руководящих статей, мы 170 узнавали о событиях в стране, о новых арестах, из них мы узнали и о расстреле заключенных 19 декабря 1923 года на Соловках. Узнавали мы на наших собраниях об арестах среди студенчества Москвы и Ленинграда. Одной из наших задач было собирание средств для оказания помощи арестованным и сосланным студентам. Материальную помощь мы обычно оказывали через существовавший тогда «Красный Крест Помощи Политзаключенным». Возглавляла его жена Горького, Екатерина Павловна Пешкова.
[ ... ]
Через месяц, проведенный во внутренней тюрьме, мне объявили, что по постановлению ОСО я заключаюсь под стражу на 3 года и отправляюсь на Соловецкие острова. Одновременно следователь сообщил, что брат получает высылку из Москвы — минус 32 пункта. Это означало, что ни в одном губернском городе он жить не может. Мне было сказано, что в ближайшие дни я получу свидание с родными, что через следователя могу сообщить, какие вещи хотела бы получить от них на дорогу.
Взволнованная, но не испуганная, вернулась я в камеру. Уж если ехать куда-нибудь, то лучше всего на Соловки! В камере я рассказала Вере о приговоре. Она крепко пожала мою руку. Потом она сказала:
— Сегодня соседняя камера нас вызывала.
— Которая? — спросила я.
— Стена «ДУР», — ответила Вера.
— Вы ответили?
Вера отрицательно покачала головой.
— Сначала я постучу соседям о приговоре, — сказала я.
Усевшись на Вериной койке лицом к волчку, чтобы видеть, не пойдет ли надзор, левой рукой, заложенной за спину, я тихонько застучала, вызывая Вершинина. Мы с Верой поделили наших соседей. Мы кое-что уже знали о них. Даже подсмотрели в щель волчка, как они выглядят. Петровский, старый" (Олицкая Екатерина. Мои воспоминания. Ч.1. Гл.1-6. Изд-во «Посев», Франкфурт-на-Майне. ФРГ. 1971)
Поделиться в социальных сетях