• Заголовок книги Зайцева 4 года в стране смерти

Книга 10. Соловецкие лагерь и тюрьма особого назначения

Глава 4. История строительства системы концлагерей

Человеческие жертвоприношения Соловков по случаю смерти Дзержинского

"Как бы себя ни называли те, кто вот уже почти столетие руководят Российской Федерацией, ЧеКа остается бандой кровавых палачей и убийц, на совести которой – миллионы Ваших соотечественников."
( Барон Александр фон Ган, 2015 )

Примечание. Настоящая глава не вошла в книгу «Соловки» исключительно из-за того, чтобы сократить расходы по изданию. Дальневосточный Отдел Росснационалистов нашел необходимым поместить эту главу в настоящем издании, как интересный материал, характеризующий натуру тиранической, коммунистической власти в России.

 

 

 

Конец июля 1926 года. Соловки... Ясная, тихая, короткая приполярная ночь уступает место приближающемуся дню. Вся соловецкая природа пребывает еще в состоянии полного покоя. Все блаженно отдыхает от ужасов дневной соловецкой каторжной жизни. Безмолвный многовековый соловецкий лес не шелохнется: он тревожно готовится стать свидетелей новых ужасов наступающего каторжного дня. Снова видеть безрадостных, изнуренных людей и издевательства над ними, опять слышать плач и стоны избиваемых лесорубов.

Ты, седой соловецкий лес, немой свидетель тех кошмарных деяний, которые творятся на всей громадной площади, тобой занимаемой. Под сеянью твоих сосен и елей происходит бесчеловечное истребление людей, но ты, могучий, седой соловецкий лес, к прискорбию немой свидетель. Много, много слез и крови пролито на твоих многочисленных «лесосеках». Огромный "СЛОН" (Соловецкий лагерь особого назначения), расположившись своим громадным туловищем не только на Соловецких островах, но и на материке, спит крепкой сном, изнуренный тяжелыми каторжными работами прошедшего дня.

Обитатели коммунистической каторги, а в общероссийской применении—«соловчане», спали безмятежным сном, находясь в неведении о том, что уже три дня тому назад шеф «СЛОHa», обер-палач и тиран всех россиян, товарищ Дзержинский испустил свой дух, и это чудовищное страшилище, этот апокалипсический зверь представляет сейчас жалкий, бездыханный труп. Если бы эта радость была известна соловчанам, то из уст многого множества вырвалось бы восклицание радости и удовлетворения, но известие это оставалось тайной для соловчан до дня его похорон.

...В это время среди соловчан были разговоры: почему держали в секрете смерть Дзержинского? Случайные события, которая произошли тогда и о которых я хочу рассказать, проливают свет: почему смерть Дзержинского держалась в секрете. Это описание я предлагаю вниманию тех, кто интересуется тайнами коммунистического органа красного террора ОГПУ.

Тихую ночь сменило утро 22-го июля.

Пронзительный, продолжительный, пятнадцатиминутный гудок для подъема огласил соловецкий лес и пронесся далеко, далеко в море. Соловецкий Кремль, это голова и туловище «Слона», зашевелился, как муравейник, готовясь к новой тяжелой дневной работе. В это время я работал в лесничестве. Незадолго перед этим меня перевели с лесозаготовок, куда я был послан за нежелание написать что-либо из моих воспоминаний для помещения в журнале «Соловецкие Острова». В лесничестве я состоял в роли старшего рабочего по лесоочистительным работам и жил в лесничестве.

В утро 22-го июля по второму гудку для поверки и разводи на работы, я отправился в Кремль для встречи рабочих.

На «сучки» были назначены только «политические» — анархисты.

После двух часов работы — привал. Анархист Быстров-Гаррах спрашивает меня: — Вы слышали, ваше превосходительство, о вчерашнем происшествии?
— Нет, не слышал,— говорю. — Да о чем?
— Вчера в Савватьево расстреляли пять человек каэров.

Я начал задавать ему опросы, а другие вставляли свои и мы выяснили, что были расстреляны: генштаба полковник Окерман, мой однокурсник по академии, полк. Васильев, барон Остен-Сакен, полковник Чернышев и крупный коммерсант Гривопотский...

Барон фон-дер Остен-Сакен
Барон фонъ-деръ Остен-Сакенъ, Отто Теодорович (Из "Альбома лиц, зарегестрированных жандармской, сыскной и общей полицией по подозрению в шпионстве. Вып.1. Совершенно секретно. Изд. Департамента Полиции. Петроград. 1916.)

Дактилоскоп. №284. Дворянинин Курляндской губернии, родился в Тальсене, возраст не известен. Рост 2 аршина 7 и 3/4 вершка, лютеранин, женат на Мете (?) Артуровой Шлиппенбах; имеет в живых мать Елену Акселеву; обучался в подготовительном училище Рижского политехнического иеститута; занимается сельским хозяйством, проживает в имении Гросъ-Мемельгофъ, Фридрихштадского уезда, Курляндской губернии. Задержан 14 Октю 1915 года в Риге за шпионство. Возм. на Соловках погиб его однофамилец или родственник.

Переменчивая судьба, порою злая и коварная, порою доброжелательная и милостивая подвергла меня новому тяжелому испытанию, но благодаря ему я имел случай открыть тайны приема кошмарных злодеяний, которая творят красные палачи, и, между прочим, разгадать случай расстрела пяти каэроэ в Савватьево.

1-го сентября начальник УСЛОНа Эйхманс спровоцировал пожар, каковой приписал моей небрежности на лесоочистительных работах и в наказание отправили мена в штраф-изолятор на г. Секирной. (Этот случай, как и само место наказания подробно описан автором в книге «Соловки» стр. 139-153),

Вместе со мной были в заточении два видных чекиста Шпеликов и Асафов.

Шпеликов был отъявленнейший зверь-садист. Он рассказывал многим о своих зверствах с особым бахвальством, с утонченным злорадством; с мельчайшими подробностями он рассказывал, как изнасиловал своих двух родных сестер-барышень.

Асафов был иного типа. Он происходил из интеллигентной семьи и получил законченное среднее образование. В ГПУ занимал ответственный пост, а потом раскаялся в своих злодеяниях, за что был подвергнут гонениям, ссылке на Соловки, а там и на Секирную. Он много рассказывал из практики органов ГПУ. Его рассказы были критически разоблачающего характера, правда, он был человек нервный.

...Как-то он, в порыве раскаяния, падает мне в ноги и просит меня от лица всех простить его...

Поделиться в социальных сетях

Генерал-майор Зайцев
Генерал-майор Зайцев Иван Матвеевич и его книга "Четыре года в стране смерти"

Одежды вечером, когда были расставлены нары, наша четверка (группа для согревания) уселась в углу на нарах, прижавшись спинами друг к другу для согревания. Асафов был в моей четверке. Начали полушепотом вести беседу.
Асафов и спрашивает: — А помните расстрел пяти каэров?
— Да, помню.
— А что, вы думаете, это был побег?
— Не знаю, —говорю, — разно говорят.
— Никакого побега не было, а все было спровоцировано, чтобы только произвести расстрел.
— Это почему же так?

Асафов уклонился от ответа и продолжал: — Может быть помните, 19-го июля ночью умер Дзержинский, 21-го был произведен расстрел, а 23-го были похороны Дзержинского. Кажется мне, а может быть и вы помните — до самого дня похорон на Соловках никто не знал о смерти Дзержинского?
- Да, помню, об этом странном явлении были разговоры, но при чем же тут расстрел и смерть Дзержинского?
— А вот, именно, при всем и самом главном. Мы, чекисты, расстреляли пять каэров чтобы выполнить наш традиционный чекистский, товарищеский обряд—принести жертву в память умершего заслуженного чекиста.
— Да не может быть?— усомнились мы.
— Я вас. уверяю! Я сам участвовал в облаве и расстреле этих пяти человек; я служил тогда в надзоре в Савватьево.

Далее он рассказал кошмарно-жуткую историю. Передаю его рассказ.

Поделиться в социальных сетях

Через два часа после смерти Дзержинского, Эйхманс получил уже известие об этом. Пригласил к себе на квартиру чекистскую головку (Васькова, Питерса, Кучьму и др.) и начали справлять тризну по умершем начальнике.

Во время попойки, вечером 20 июля, Эйхманс напомнил Кучьме, что им надлежит выполнить традицию чекистского обряда: произвести расстрел в честь усопшего. Совместно выработали план, как это провести, чтобы комар носа не подточил, так как умерший—лицо высокое, сам шеф ГПУ, то, следовательно, и в жертву надо принести не какую-нибудь шпану, а сортом повыше. Вот и наметили поименованную уже пятерку. Кучьму тут же отправили в Савватьево; он вызвал там ротного командира, в роте которого находилась эта Пятерка, и дал соответствующие указания ротному. После вечерней поверки ротный призвал этих несчастных пятерых, обреченных уже в жертву и говорит:

— Завтра вы не пойдете в лес работать, а сейчас отправляйтесь на ночь на рыбалку и наловите для меня рыбы. Урок вам наудить два... (не разборчиво). Возвращайтесь тогда, когда выполните урок.

Эти несчастные обрадовались, что избавятся на завтра от тяжелой работы в лесу, быстро собрались и пошли. Лишь г. Гривопотский заявил ротному, что он не может ходить, — у него болят ноги. Ротный набросился на него с криком, называя его симулянтом и пр. Бледный Гривопотский поплелся кое-как на озеро.

Удили всю ночь, ничего не поймали. Рыба не клюет. Утром отправили одного с донесением к ротному. Ротный набросился на посыльного и приказал перейти на другое озеро — ближе к морскому берегу.

После этого ротный командир позвонил по телефону в Макарьевский скит и доложил веселящемуся начальству, что дичь для расстрела готова. Сейчас же Эйхманс дал тревогу в Кремль с вызовом всего надзора и дивизиона красноармейцев для поисков бежавших арестантов. Когда вызванные по тревоге части проходили на Савватьево мимо Макарьевского скита, Эйхманс лично отдал приказание, что, как только заметят беглецов, расстреливать на месте. Рассыпались в цепь и сошли лесом к известному заранее озеру.

Первым вышел на опушку леса к озеру надзор в числе 50 человек; видят — около лодки 5 человек: двое сидят в лодке, а трое стоят с удочками в руках, заброшенными в воду.

Надзор открыл с опушки леса частый огонь. Несчастные жертвы, обезумев от ужаса, подняли крик. Частая стрельба из пятидесяти винтовок не умолкала. Все обреченные быстро пали, сраженные пулями. Надзор, а затем красноармейцы бросились с криком к своим трофеям.

Трое еще были живы. Сам Эйхманс и Кучьма собственноручно пристрелили их. Чекист Вовонин заметил, что Окерман лежит на спине с открытыми глазами, обругал его трехэтажной площадной бранью и начал штыком выкалывать глаза сначала медленно один, а затем другой. Его примеру последовали, чтобы отличиться в глазах высокого начальства.

Совершив этот «традиционный» товарищеский ритуал, чекисты во главе с Эйхмансом отправились к нему на квартиру продолжать тризну.

Вечером были вызваны из Кремля женщины-арестантки «для мытья полов». Эти несчастные жертвы были вынуждены участвовать в похоронной оргии озверевших соловецких чекистов.

Заканчивая рассказ об этом кошмарном случае, чекист Асафов добавил: «Мне раньше приходилось участвовать в таких жертвоприношениях, напр. в Минске, Смоленске. Такой обряд мы выполняли только в память видных заслуженных чекистов.»

Мы, видевшие своими глазами на Соловках всевозможные зверства и изуверства, усомнились, чтобы подобное было там в России и задали ему вопрос: «Неужели это так было?» Асафов категорически ответил: «Верьте, не верьте, но это так!»

Итак, дорогие читатели, верьте, или не верьте моему повествованию со слов очевидцев — участников, но сами участники утверждают, что это было так.

Из истории всех стран и народов мы знаем, что в период варварства вместе с умершими деспотами и предводителями хоронили их жен, слуг, и приближенных, но тогда — это был народный культ. Но чем же объяснить допустимость варварских злодеяний в наш культурный двадцатый век? Объяснение этому одно — прогрессирующий моральный упадок, когда люди погружаются все более и более в мелкий животный материализм.

Зайцев Иван Матвеевич. Четыре года в стране смерти. (Посмертное издание). Изд. Дальневосточного Отдела Российской Всенародной Партии Националистов (Росснационалистов). Г.Шанхай. Китай. 1936.