Новый мир на костях
"Советская власть пыталась вырвать корни всех старейших родов Российской империи и построить новый мир на костях самых верных сынов Отечества. Не миновала тяжелая участь и... Дмитрия Петровича Максутова, бывшего военно-морского офицера, участника Цусимского сражения, который прошел войны (китайскую, японскую, германскую и гражданскую), перенеся тяжелые ранения и контузию. Его арестовали также без суда и следствия, когда сыну еще не исполнилось и года. Сначала посадили в тюрьму на 2 года, затем отправили в лагерь особого назначения на Соловецких островах в Белом море. Там он сидел одновременно* с будущим известным ученым Д.С.Лихачевым. Еще через 2 года (в 1928) его отправили на так называемое «вольное поселение» в город Канск Красноярского края... через пару лет... Д.П.Максутов оказался в поселке Туруханск, где в царское время был в ссылке Джугашвили (Сталин).
Прим. Ред. (*) Это ошибочное утверждение. Д.С.Лихачев был доставлен в СЛОН в ту же самую летнюю навигацию 1928 года, когда Д.П. Максутов был вывезен с островов. С учетом карантина и общих работ в 13-й роте, на которые поначалу был направлен Лихачев, врядли можно говорить, что они "сидели одновременно".
Там его нашла Екатерина Павловна Пешкова.., возглавлявшая Московский Политический Красный Крест. К Пешковой... обратилась сестра Дмитрия Петровича Анна Петровна. Она жила тогда в Москве с осиротевшими малышками А.А.Раевского... В 1933 году Дмитрия Петровича освободили, и он приехал к своей семье в город Кашин Тверской губернии, где его супруге помогли устроиться папины сестры, так как ее «выгнали» из Петербурга как жену ссыльного..." (Чистякова Алла. Династия Максутовых на службе отечеству. Газета "Автовские ведомости". №3 (333), Ст.Петербург. 21.02.2019)
В газете "Автовские ведомости", Ст. Петербург также сообщается, что из рода Максутовых кроме Д.П., на Соловки отправили и Надежду Богдановну Раевскую (урожденную баронессу Мейндорф).
Заключенный СЛОНа. Князь, морской офицер, участник Цусимского сражения. Неоднократно был ранен, тонул, был в плену. Сидел на Соловках и в сибирской ссылке. Умер в блокадном Ленинграде.
Князь Дмитрий Максутов
"Из моего раздумья меня вывел шум открываемой двери и в камеру ввели пожилого бородатого человека громадного роста в старой офицерской шинели.
Опустив на пол принесенный с собой парусиновый мешок с вещами, гигант испуганно осмотрелся и, видимо, страдая одышкой, присел на железное сиденье. Отдышавшись, он вежливо мне поклонился и сказал: — Вы, пожалуйста, не обращайте на меня внимания. Я совсем расклеился. Я прямо из лазарета. Я вас ни о чем спрашивать не буду, и вообще, живите, как будто бы меня здесь нет. А у вас здесь прохладно. Моя фамилия Максутов, Дмитрий Петрович.
Все еще во власти вихря моих мыслей, отвыкший от посторонних людей, я как-то безучастно отнесся к моему новому товарищу, а что-то сказав ему в ответ, я, помнится, даже забыл ему назвать себя.
Максутов несколько раз взглянул на меня, а я опять начал измерять камеру шагами.
— Извините меня за навязчивость, но мне ваше лицо удивительно кажется знакомым. Как ваша фамилия? Впрочем, ради бога, извините и, если вам неприятно, то не говорите.
Сказав это, Максутов громко вздохнул и начал развязывать мешок.
Извинившись за свою невольную неучтивость, я назвал себя и, еще раз извинившись, сказал: — Я ужасно расстроен и все время один. Можно с ума сойти тут.
Услышав мою фамилию, Максутов поднялся во весь свой гигантский рост и протягивая мне с приветливой улыбкой руку, сказал: — Дорогой мой, вот где господь привел встретиться. Неужели же вы меня не узнали?
Тут у меня точно какая-то пелена слетела с мозга. Князь Максутов! Бывший флотский офицер, впоследствии перешедший в лейб-гвардии Преображенский полк. Я был лет на двенадцать моложе его по выпуску из Морского корпуса, но встречался с ним несколько раз до революции в обществе. Мы были в отличных отношениях. Революция и тюрьма его настолько внешне изменили, что было немудрено не узнать его, тем более, что ни место нашей встречи, ни мое состояние духа не способствовали пробуждению воспоминаний о минувших годах...
* * *
Часов около восьми вечера надзиратель внес в камеру два деревянных «козла», деревянный щит и соломенный матрац. Это должно было служить постелью для Максутова. Все это приспособление поместилось как раз вдоль свободной части стены, позади моей койки. Благодаря своему гигантскому росту, ноги Максутова упирались в наружную стену камеры, а его голова выступала далеко за пределы изголовья. Видя, что он лежит согнувшись, я попросил его не стесняться и положить голову на мою подушку, что вызвало ироническое замечание надзирателя: — На манер двуглавого орла устраиваетесь, буржуазный элемент.
Максутов был болен тяжелой формой неврастении и всю ночь то ходил по камере, то плакал, то сам с собой разговаривал.
У меня было по горло своих собственных огорчений, и мои нервы были напряжены, казалось, до последнего предела. Истерические всхлипывания, вздохи и иногда довольно бессвязный разговор моего сожителя мешали мне сосредоточиться. Быть может, это было даже лучше для меня, так как все равно я не мог найти никакого выхода из моих бед. По временам Максутов как будто успокаивался и тогда с ним можно было разговаривать. Я его ни о чем не расспрашивал, и мы больше всего говорили на «нейтральные» темы о прошлом, о минувшей войне и о материальных невзгодах деклассированной русской буржуазии и аристократии.
Максутов находился в тюрьме уже около двух месяцев и его продержали в секретном отделе особого яруса почти три недели. В конце концов он заболел нервным расстройством, начал буянить и его взяли в лазарет, где, по словам Максутова, было очень хорошо. Насколько я мог понять по отдельным отрывочным фразам Максутова, его арестовали по подозрению в контрреволюционности, так как одна дама, жена его бывшего сослуживца, переписывалась со своим мужем, эмигрировавшим в Германию, прося исхлопотать для нее визу на право въезда в это государство. Это письмо было перехвачено Чекой, дама была арестована, а с нею и все ее знакомые, имевшие к ней хотя бы отдаленное касательство. Максутов оказался в ужасном положении, так как арест и дальнейшие его последствия обрекали молодую жену Максутова с годовалым ребенком на голодную смерть. Из его рассказов я вынес впечатление, что за последние два года жизни до тюрьмы он как-то примирился с новой обстановкой и понемногу перестроил свою жизнь на новых началах: одна комната с общей кухней на всех жильцов квартиры, ежедневная колка дров, набивание папирос и продажа их в розницу, жена занятая с утра до вечера грошовыми уроками французского языка, стиркой, шитьем и приготовлением обеда. Обычная картина верха благополучия деклассированного интеллигента — в Советской России. Даже это жалкое существование было разрушено, и Максутов оказался в тюрьме, виновный лишь в том, что имел несчастье родиться князем и служить офицером во флоте, а потом в Преображенском полку. Он наивно и неоднократно спрашивал меня, что, по моему мнению, его ожидает. Разумеется, как мог, я его успокаивал, говоря, что все окончится пустяками… Что я мог ему сказать? Через два дня Максутова вызвали из камеры «с вещами» и я встретился с ним полтора года спустя в Соловецком концентрационном лагере…" (Седерхольм Борис. Въ разбойномъ станѣ. Гл. 17 и 18. Изд-во: Типография «STAR», Рига. Латвия. 1934.)
Поделиться в социальных сетях