Нравы и «законы» СЛОНа (лагерные наблюдения)

Монастырь — крепость — весь какой-то облезлый, очень неприятный... Мне что-то и смотреть на него не хочется. (Павел Флоренский. 1934)

1934.ХI.26. [№ 3]

Вещи — постельные и белье — у меня тоже есть, казенные. Следовательно ты можешь ни о чем не безпокоиться. Для подушки я получил чехол и наволочку, могу набить их соломой, а пока набил разными мягкими вещами и такой подушкой можно удовлетвориться.

Лагерные наблюдения. Нравы и «законы» СЛОНа

1934.ХII.13. № 4.

Пожалуй главная трудность в том, что ни на минуту не приходится быть в одиночестве... Вот сейчас воспользовался кануном выходного дня: все в камере заснули и мысли немного приходят в порядок. — Много знакомых, заговаривает то один, то другой. Сожители мои по камере вполне приемлемые люди, и жаловаться на них не приходится, хотя близости с ними и нет.

1935.V.16. № 18

V.21. Сегодня, говорят, придет первый пароход. Конечно, все волнуются, во первых потому, что пароход, особенно весенний и осенний, действительно нередко привозит что-нибудь существенное, а во вторых — за отсутствием других предметов для толков и волнений. Ведь здесь жизнь глубоко-провинциальная, как в каком нибудь весьма захолустном городке, оторванном от общей жизни. Например сегодня все интересы около пароходика, который подошел к острову, но не может пристать из-за ледяных полей, хоть гавань и освободилась от ледяного покрова. V.23. Наконец-то навигация открылась: пароход подошел, пристал и, следовательно, теперь будет сообщение.

1935.IХ.30. № 32

Недавно узнал о высокой технике здешних древних построек: в каменной стене, толщиною в 1 — 1/2 метра устроена тепловая и противосыростная изоляция из слоя древесного угля. Здание начала XVI века. […] Вчера переселился в новую квартиру. Сейчас нас там четверо, но будет и пятый. Эта комната, размерами __ х __ м [не указано] для четверых довольно свободная. Большинство зданий здесь старинные, с толстыми каменными стенами. У нас, с чердака, деревянные кровати; по вырезанным ножом надписям видно, что кровати сделаны в первых годах XX века, конечно домашней, самой простой работы, именные, т. е. с именами старых владельцев.

1935.ХI.15. № 37

Сижу в комнате. За дверью в коридоре устроен красный уголок. Звучит радио, но передачу не разберешь из за шума. Человек 30, если не больше. Кто сидит за шахматами, кто разговаривает, стараясь перекричать шум, кто поет, кто брянчит на гитаре или еще на чем-то. Мальчишки борются, толкаются, скачут. В общем же — порядочный содом, впрочем невинный. На мальчишек жалко смотреть, они мне непроизвольно напоминают птиц в зоологическом саду, несмотря на старания быть веселыми. Тут же бреются. Иные обучаются парикмахерскому делу и стригут кого попало, кажется недурно. Иногда гомон прекращается частично: поют хором или устраивают импровизированный оркестр из трех-четырех инструментов. Выходит довольно гладко. Однако, и при гладкости и при негладкости заниматься невозможно, даже на письме никак не сосредоточишься, и оно прерывается на каждой фразе.

1935.ХII.16. № 41

Вот на ближайших днях закончится навигация. Уже второй пароход еле пробивается сквозь скопления льдов около Кеми (льды выносятся реками) и причаливает не к пристани, а у ледяной кромки соловецкого берега, причем грузы выносятся на лед. Будет перерыв в сообщении, но зато, надеюсь, когда наладится авиопочта*, то доставка писем станет более правильной.

Месяц тому назад (ХI.23) я отправил тебе немного денег; но только вчера они пошли на почту. Что же удивляться, если задерживаются письма. А прежде чем отправить, около месяца я ждал разрешения на отправку. ХII.23. Узнал, что завтра ожидается последний пароход если только ему не помешает бушующий последние дни и посейчас шторм. Вот, значит, мы отрезаны от материка. Холодов сильных нет, часто на границе таяния, но метет метель и шумит ветер. Жутко в такую непогоду плыть по Белому морю! Свой переезд я до сих пор вспоминаю с содроганием: нас бросало головами от стены к стене, так что мы приехали в синяках и кровоподтеках, каюту на борту захлестывало холодной водой, в которой безпорядочно плавали чемоданы и высыпающиеся вещи, всех тошнило и рвало, а кругом было ослепительно темно и ревели волны.

1935.ХII.24 № 42
Природы не вижу и потому сохну, впечатлений нет. Тут можно было бы иногда слушать музыку; но на это нет времени, подбор произведений мне не привлекателен, а главное — нет для слушания надлежащего душевного настроения. Вечером, за чаем, т. е. от 12 до 1 ч. ночи иногда слушаю разсказы своих сожителей по камере о виденном ими в разных частях нашей страны или заграницей, причем меня интересуют по преимуществу разсказы о далеких или экзотических краях. Иногда узнаю новые для себя штрихи быта и общественного устройства, но привлекают главным образом сведения естественно-научные.

1936.I.16 № 45

Ты все спрашиваешь о зачетах раб. дней. Говорят, ожидаются какие-то нововведения, но я не люблю загадывать вперед и даже не знаю, сколько у меня зачетов. Живу настоящим днем, т. е. каждодневной работою.

1936.II.10 № 48

У нас, в камерах и др. помещениях вообще холодно, всю зиму, т.к. с дровами на Соловках затруднительно.

1936.II.21 — 22.II.25. № 50

По оффициальным данным, по 1 января 1936 г. за мною числится зачетов рабочих дней всего 249. По Бамовски это было бы мало, но по Соловецки считается много, и далеко не все могут сообщить своим родным такое же число.

1936.V.31 № 63

Я установил себе новый режим, отчасти и гл. образом из за непрерывного хода производства: часов в 8 — 8 ? ложиться спать, когда это возможно при отсутствии какого-либо заседания или лекции, спать часов до 10, даже до 11 иногда, а затем вставать и работать со свежими силами часов до 5, затем снова спать до 8 час. утра. Так меньше устаешь, в ночной (относительной) тиши (тоже относительной) можно несколько сосредоточиться на работе, наблюдать за производством водорослевых продуктов и время от времени взглянуть в окошко на небо, условно можно сказать на восход — здесь всю ночь восход.

1936.ХII.23 № 85

Конец же декабря для соловчан в особенности знаменателен. Готовимся к зимней спячке, т.е. к прекращению навигации и к зимовке в изоляции. Кто мечтает о переезде на материк, кто фантазирует об освобождении. Мечтаний о материке я понять не могу, т. к. убежден, что здесь во многих отношениях гораздо лучше, чем на какой-нибудь материковой командировке. Думаю, в этом случае действует больше слово материк, чем трезвая оценка самого материка. Но всякое прекращение навигации всегда сопровождается на Соловках этими безплодными разговорами. Впрочем, я лично их почти не слышу, сидючи круглые сутки в лаборатории или в своей келлии, представляющей отгороженную часть моей лаборатории же. Вот уже несколько дней, с 18-го декабря, как я переместился в новое помещение, в пределах того же здания. Теперь и лаборатория и моя келлия более уединенны и более тихи, но зато лишены своеобразия прежних: там над головою высилась на высоте более 10 метров крыша. Подымешь глаза и видишь стропила, что мне весьма нравилось. Теперь же я нахожусь в обыкновенных оштукатуренных стенах, правда стенах весьма старинных и достаточно толстых, но все таки не дающих никаких особых впечатлений. Сижу день и ночь, если в это время на Соловках можно говорить о дне и ночи; почти круглые сутки темно или полутемно, ведь мы живем у Полярного круга, а вчера был самый короткий день. Помещаюсь я во втором этаже, так что видны краски неба и Кремль.

1937.IV.4 № 97

…на зубы мне жаловаться пока не приходится, несмотря на слишком большую мягкость соловецкой воды, а такая вода, по опыту многих здешних, вредна для зубов. Что же касается до курения, то я, как и почти все здесь, курю махорку, которую покупаю в ларьке. Здесь уже довольно тепло, снег днем подтаивает, солнце греет; но по нашей широте эти признаки весны ничего не значат, т. к. снова могут завернуть морозы и нападать снег (в прошлом году все покрылось снежным покровом в июне). О себе писать мне нечего — моя жизнь так монотонна и настолько загружена беготней с этажа на другой и обратно, производственным безпокойством, производственными разговорами и неприятностями, что для чего-нибудь другого не остается ни времени, ни сил.