Даниил Мордовцев. "Cидение раскольников в Соловках"

Русско-украинский писатель и беллетрист. Автор романов и повестей по истории Древнего мира, Украины и России: "Державный плотник" о Петре I, "Наносная беда" и "Видение в Публичной библиотеке" о времени Екатерины II. "Сидение раскольников в Соловках" - историческая повесть из времени начала раскола на Руси в царствование Алексея Михайловича.

Перебежчик

На монастырь спустилась ночь темная, непроглядная. Небо заволокло с запада мрачною пеленою, и бесконечная пелена эта, словно бы разодравшись от края до края, стала сыпать на остров тучи снегу. Он падал на землю тихо, ровно, не кружась метелью и не завывая ветром. Тишь стояла мертвая. Весь остров казался похороненным под снегом.
А между тем за одним из уступов монастырской стены, вдоль береговой покатости, где весной Оленушка сплетала венок из серо-зеленого мха, медленно двигалось что-то темное. Эта темная человеческая фигура как бы из земли, из-под снегу выросла. За падающим снегом ни лица, ни других очертаний этой тени нельзя было разобрать, но видно было, что она подвигалась к тому месту, где у небольшой губы, врезавшейся в остров, расположен был стрелецкий стан.
- Стой! Кто идет? - часовые вскочили с своих мест. - Кто ты?
- Ваше спасенье, добрые люди, - отвечала тень.
- Кто ты таков? Каков человек?
- Человек добрый.
- Зачем пришел?
- Это я скажу воеводе, ведите меня к нему.
- Ишь ты! Да ты чернец?
- Чернец и есть.
- Может, с подвохом с каким, с умыслом?
- Коли бы с подвохом, не пошел бы прямо на вас.
- А пес тебя ведает.
- Что пса в судьи брать! Ведите к воеводе, чего боитесь? Вас двоетка, а я один: у вас ружья да сабелье, а на мне один хрест.
- И то правда.
Подошли к землянке, занесенной снегом. Сбоку, под навесом, чернелось что-то вроде норы. Один из стрельцов нагнулся и постучал ружьем о деревянную подпорку.
- Кто там? - послышался голос.
- Мы, стрельцы с часов.
- За каким делом?
- Языка привели.
- Какого языка?
- Чернеца... Сказывает, чтоб к воеводе вели.
Из норы выглянула косматая голова. Это был Кирша, полуголова стрелецкий.
- Как пымали? - спросил Кирша.
- Не ловили, сам пришел, - отвечали стрельцы.
- За каким делом? - обратился Кирша к чернецу.
- За государевым, - был ответ. - Веди меня к воеводе, за мной есть государево слово и дело.
Кирша помялся было, взглянул на небо и почесал в затылке. Снег продолжал сыпаться как из рукава.
- Уж и времечко ж выбрал с "государевым словом и делом"! - досадливо произнес Кирша.
- Самое как быть время, - отвечал пришлец, - добрый хозяин и пса в такую пору со двора не пустит; а я, как видишь, пришел, потому: мое дело - большое дело.
- И то правда, коли не врешь... Да там разберем... Постой тут, я мигом...
И Кирша юркнул в свою нору.
- Ну, и наварил же ты варева, - заметил стрелец пришельцу.
- Не вам расхлебывать только, - отвечал последний.
Скоро Кирша выполз из норы в кафтане, в шапке и при сабле.
- Ступайте за мной, - обратился он к чернецу и одному из стрельцов. - А ты подь на свое место.
Все двинулись к берегу. Путь лежал мимо землянок, занесенных снегом и казавшихся могилами.
- Эк ево прорвало! - ворчал Кирша, отряхиваясь от снегу... - Вот сторонка, н-ну!
Увидав важное лицо у своего воеводы, Каргас очень обрадовался: значит, будет кричать на кого-нибудь, распекать (Каргаска очень хорошо изучил своего повелителя), а он, Каргаска, будет лаять... То-то весело!
- Цыц, ешь те волки! - прикрикнул воевода.
Кошма раздвинулась, и в палатку вступил чернец. Он разом окинул своими бегающими глазами всю палатку: в головах воеводской медвежьей постели стоял зеленый стяг с Егорьем на коне; тут же вблизи висели сабли и пистолеты; в одном углу стоял большой кованый сундук.
Феклис перекрестился на стяг и сделал поясной поклон воеводе.
- Ты кто таков и какого ради орудия пришел к нам? - важно, несколько с гнусом, спросил воевода.
Каргаска приготовился лаять, не спуская глаз с важного лица воеводы и косясь на пришельца.
- Соловецкого монастыря чернец Феклис, пришел ради государева слова и дела, - был ответ.
- Какое твое слово до великого государя?
- Челобитьишко, государь.
- А в чем твое челобитье?
- Вины свои принес я великому государю, - отвечал Феклис, низко кланяясь.
- А в чем твои вины?
- Дуростию моею и маломыслием пристал я, нищий ваш государев богомолец, к соловецким ворам и крамольникам.
- И того б тебе делать не довелось, и то тебе вина, - важно и строго заметил воевода.
- И аз, нищий ваш, чернец Феклиска, окоростовел с теми соловецкими ворами: двуперстно сложение держал и сугубою аллилуею блевал.
- И того б тебе делать не довелось, и то тебе вина, - повторял воевода.
- И тем яз, нищий государев иночешко, великому государю, его царскому пресветлому величеству, учинил грубство.
- И того б тебе делать не довелось, и то тебе вина, - продолжал автоматически твердить воевода, так что даже Каргаска стал недоумевать: когда ж он ругаться-де начнет?
- А велит мне великий государь вины мои простить, и я грубство свое ему, великому государю, заслужу с лихвою: введу тебя, воеводу, со стрельцами в монастырь... Государь, смилуйся, пожалуй! - заключил Феклис и снова сделал поясной поклон.
- И не обманом хочешь нас под дурно подвести?
- Кака мне корысть подводить вас под дурно!
- И ты на том крест целовать будешь?
- И крест, и Евангелие целовать стану.
- Ладно. Надо об этом деле подумать.
Воевода почесал затылок, застегнул кафтан и вопросительно посмотрел на Киршу. Кирша нетерпеливо переминался с ноги на ногу.
- А как ты ноне попал к нам? - снова обратился воевода к чернецу. - Как тебя выпустили?
- Я отай ушел, воевода.
- Как! Через стену?
- Нету, воевода: есть у меня там под землей заячья норка, норкою я и прополз.
- И ты нас хочешь оною норкою провести в стены?
- Нету, норкою не способно будет: узка гораздо, гладкой не пролезет.
- Так как же?
- Есть в стене место такое, проломное: с этой стороны его распознать нельзя, а я укажу.
- А дале что?
- Выломать камни, там не велика сила надобет.
- Ну, и что ж?
- В ночь выломаем, вот нам и ворота.
- И войдем?
- Ночью и войдем...
- Сонных, что щенят, заберем, лядиных детей! - не вытерпел Кирша, брякнул радостно.
Не вытерпел и Каргас: выскочил из-за сундука и ну радостно и неистово лаять то на воеводу, то на Киршу, то на сухого стрельца с серьгой и даже на незнакомого чернеца.
- Цыц, анафема! Цыц, клятой! Вот взбесился! - кричал воевода; но пес уж и его не слушал: он по глазам видел, что воевода рад, и неистово выражал свой собачий восторг.
Кирша радостно потирал руки и ржал, глядя на Каргаску. Воевода шагал по палатке, отбиваясь от собаки, которая лезла целоваться. Феклис самодовольно, с злым выражением в красивых глазах, улыбался, навивая клок бороды на палец.
- И ты как перед Богом говоришь? - уставился воевода на чернеца.
- Как перед Богом!
- И укажешь место?
- За тем пришел, свою голову принес под осудареву плаху.
- И не величкой силой проломаем?
- Плевошное это дело будет.
- Ну, добро! И за то великий государь, его царское пресветлое величество, пожалует тебя таким жалованьем, какова у тебя и на уме нет.
Чернец поклонился, чтобы скрыть блеск глаз, говоривший о чем-то ином, только не о государевом великом жалованье.
- Что ж ты стоишь вороной! - вскинулся воевода на Киршу.
Кирша оторопел. Каргас тоже накинулся на него с лаем: воевода-де лает, так и мне следует.
- Беги живой ногой, веди попа с крестом и Евангелием, - пояснил воевода.
- Мигом, воевода! - икнул Кирша.
- Живо!
Каргаска с лаем кинулся за посланцем, и долго его радостный лай раздавался вдоль сонного берега моря, посыпаемого снегом.

|